Блог Царев

В каждую эпоху были личности, находящие особенную форму «общественного одиночества», кто — для некоего вызова обществу, кто — для служения Истине, кто — для служения Слову. Чаще всего такой образец праведника-схимника, живущего в удаленной келье, встречался в эпоху Средневековья, и, да простят мне поборники традиционной духовности — в эпоху советского «застоя». Именно в эти два периода истории одинокие интеллектуалы сознательно отстаивали свое право на взгляд со стороны, на аккумуляцию новых духовных ценностей вне широкого поля публичных дискуссий. Нечто подобное происходит и сейчас, во времена всеобщей политизации украинского общества, когда интеллигент вновь вынужден искать особенную нишу, чтобы в редких «пикниках на обочине» открывать что-то новое. Уязвимость этой позиции — обоюдоострая, поскольку такие интеллектуалы-схимники заслуживают упреки со всех сторон — и от тех, кто живет активной общественной жизнью, и от тех, кто живет внесловесной практикой ежедневного выживания. Мирон Петровский, один из образованнейших интеллектуалов Киева, чьи немногие, увы, книги хранятся как раритеты во многих семьях — больше всего похож на гегелевское определение «вещь в себе». Даже на немногих, но традиционных встречах-вечерах библиофилов «У Бегемота» в Доме Булгакова, его блестящие выступления обращены в первую очередь на всестороннее освещение предмета разговора, а уж потом — на собственные необычные вариации-гипотезы, доказательство которых полно скрытой страсти и емких афоризмов. Также и статьи, изредка появляющиеся в газетах, притягательны именно сочетанием традиционности и загадочности. Будто читатель заглядывает в какой-то не совсем привычный «отсек», в параллельную культуру, легкую для понимания и такую высокую для «попадания» одновременно. Еще одно качество присуще ему: Мирон Петровский всегда отвечает на вопросы пространно и объемно, так, что у вопрошающего на мгновение кружится голова — «неужели я спросил настолько умно?» Это свойство интеллигента, относящегося к любым, даже «детским» вопросам, как к мировой загадке, а не формальности светского общения. Готовя это интервью, нам показалось, что Мирон Петровский, говоря о городской культуре, говорит на самом деле — о нравственности, «неудобно» говорит, не сглаживая, а заостряя конфликты, к которым многие присмотрелись, притерпелись, перестав на них реагировать...

В ночь с понедельника на вторник не стало Павла Загребельного – писателя, по книгам которого можно проследить историю страны от Киевской Руси до наших дней.

И не просто проследить – прожить, прочувствовать и понять свою землю и самих себя. Патриарх, глыба, классик – громкие, пафосные и обычно неуместные слова. Обычно – но не сейчас. Сейчас их даже как-то мало... На 85-м году жизни «отец украинского исторического романа», Герой Украины, лауреат Шевченковской премии, писатель, чьи книги переведены на 23 языка... Но все регалии и титулы отходят на второй план по сравнению с главным – любовью людей...

Павло Загребельний завжди буде присутній у нашій літературі. Своїм доробком у кілька десятків книжок, яких вистачило б на автономну бібліотеку. Пропонуємо увазі наших читачів уривок «Києве, ти щасливий!» із одного з найперших романів письменника «Зло» (у радянські часи з такою назвою твір не міг вийти, тому він називався «День для прийдешнього»). До цього уривка, сповненого любов’ю, порекомендував звернутися відомий літературознавець, професор Києво-Могилянської академії Володимир Панченко, зауваживши, що зараз цей текст сприйматиметься як своєрідне прощання прозаїка з Києвом. Принагідно «День» записав розмірковування Володимира Євгеновича про творчість письменника, тим більше, що, як кажуть, Павло Архипович йому особливо симпатизував...

В конце декабря прошлого года исполнилось 110 лет со дня рождения украинского поэта Евгения Плужника. Он предсказал собственную судьбу одной-единственной строкой: «Почнеш у Києві — скінчиш на Соловках!».

Друзья часто сравнивали Евгения Плужника с австрийским поэтом Райнером Марией Рильке, — его стихи были такими же модными, ими восхищались и читатели, и коллеги-поэты, а один из них назвал Плуж­ника «взрослым, лирическим ребенком». По свидетельству очевидцев, во внешности поэта было нечто магнетическое, — не зря же он сумел на одной студенческой вечеринке очаровать первую красавицу Киевского музыкально-драматического института, не сказав за весь вечер ни единого слова...

О ней писал Иван Козлов, автор знаменитого "Вечернего звона". Поэт-декабрист Кондрат Рылеев посвятил ей думу. И наконец — Николай Некрасов… "Но мир Долгорукой еще не забыл..." Всего одна строка из его "Русских женщин". Фольклорный сборник "Исторические песни XVIII века" (Л.: Наука, 1971) содержит три песни, тринадцать текстов-вариантов, записанных в разное время от казаков, крестьян: "...Майор с женой осуждены царем", "Долгорукова ведут на казнь", "Царь казнит Долгорукова". Главными героями в них неизменно выступают "молодой майор" (Иван Долгорукий) и "майорша" (его молодая жена). В этих песнях отражена память народа о нравственном подвиге Натальи Долгорукой...

Мне хотелось бы знать, как меняется отношение к течению Времени с течением времени. Еще мне интересно, почему каждый по-своему видит Время и слышит все по-своему — слова, музыку, птичье пение.

Снег пролетел, пролетела птица,

пролетело мгновенье ока.

Я не такая тупица,

чтоб не понять намека.

Это стихи нашей землячки, уже давно живущей в Москве Юнны Мориц, отметившей 2 июня 65-летие (2002 год).

Как-то ранней весной я шла через майдан и у памятника казакам услышала ясный птичий голос. Что это, как возможно? Подняла голову: на вершине ели сидит певчий дрозд, красиво сидит, как маленькая живая скульптура. И распевает самозабвенно. Люди останавливались, слушали, смотрели счастливо. Получилось точно по словам Иосифа Бродского: «Поэт — как птица, он будет петь на любой ветке, на которую сядет. Как-то предполагается, что кто-то слушает»...

Завідувача відділом Музею історії Києва Віталія Ковалинського, 64 роки, я знайшов у маленькій кімнатці на четвертому поверсі в Українському домі. Сюди перевезли музей, коли на Кловський палац, що на Липках, накинув оком Верховний Суд. Пан Віталій одразу ж погодився зустрітися наступного дня — о 8.30, в парку Шевченка.

— Бо близько від Інституту рукописів і стародруків бібліотеки Вернадського, — пояснив він.

На зустріч він прийшов, спираючись на різьблений карпатський топірець. Кажуть, Ковалинський єдиний ходить з таким у Києві...

Це мала б бути розмова про Київ. А вийшла — про Сатану. Тобто про те, чий Київ насправді. «Із міста із Києва, із лігвища Змієва я взяв не дружину — чаклунку», писав колись Ніколай Гумільов. На змієвих лігвищах добре знається Олесь Ільченко: в його новій книзі «Місто з химерами» Змій спокушує архітектора Городецького. Тобто не те, що спокушує, але... «не зі своєї волі» змушує «будувати йому престол». Дивний дім із дивними личинами. І Городецький підкоряється. А я слухаю Ільченка і з останніх сил намагаюсь пригадати події шести– чи семирічної давнини: буцімто Кучма, будучи у президентах, розпорядився додати іще кам’яних жаб біля дому Городецького. Розплодити, словом, гадів. (Теж нечистий поплутав?). З цього приводу ще було багато «стьобів», якщо пам’ять не зраджує... Повернувшись до редакції, закидаю в пошукові системи ключові слова: «Кучма, жаба, Городецький» і отримую суцільну політику. Але ж було таке, було! Чи... таки примарилось?...

«Я — человек, упрямо добивающийся своей цели, и считаю, что для человека практически нет ничего невозможного», — так сказал о себе драматург.

Сценарное умение выстраивать логические конструкции помогает Анатолию Исааковичу в его работе в качестве секретаря Национального союза писателей Украины. Но самое трудное для Крыма — «конструировать» судьбы двух сыновей. «Я не стремился тянуть детей в искусство, поскольку считаю, что творчество — это болезнь, ниспосланная свыше», — говорит он...

Трудно не согласиться с великим классиком, написавшим роман о нашем с вами Городе, влюбившимся в него с детства, и продолжая любить всю жизнь – Михаилом Булгаковым: "Хорошо вам чертям! Живете в Киеве, там у вас древности всякие, святыни, монастыри, театры и кабаре…"

Вот как раз по поводу всяких киевских древностей и странностей нашей каштаново-зеленой столицы, я встретилась с чертовски очаровательной и довольно-таки таинственной девушкой, обладательницей безумно длинной косы, приза "Золотой Феникс" и негласного звания "самой скандальной журналистки Украины" – Ладой Лузиной, чтобы расспросить о самых интересных местах Киева...

Глаза у нее были зеленые. А голос — альт. Такой голос в сочетании с такими глазами — взрывная смесь. На свете еще есть мужчины, некогда влюбленные в нее. Эти 90-летние деды до сих пор гордо вспоминают то приключение своей юности.

Теперь ее изучают в школе.

Елена родилась под Москвой, где служил отец, инженер-гидротехник Иван Шовгенив. Затем жили в Петербурге. Крестная мать Елены — российская поэтесса Зинаида Гиппиус. Следовательно, семья принадлежала к российской культуре...

Ярослав Матей Франтишек Гашек обожал новые ботинки, толстые кулинарные книги и хороший стол. Был против Габсбургов, журналистики с бульварными приемами и какой бы то ни было войны. Его творческое наследие — это около полутора тысяч рассказов и фельетонов, масса сатирических памфлетов и один всемирно известный роман, который большая часть книготорговцев того времени отнесли к разряду вульгарной литературы и отказались продавать.

Сегодня киевский дом, в котором с 1916 по 1918-й жил и работал Ярослав Гашек, можно узнать только по мемориальной доске из белого мрамора с барельефным изображением знаменитого чеха и коротким текстом: «жил-был, творил». Малозаметный памятный знак на фасаде гостиницы «Санкт-Петербург», эффектно оттеняющий желтые буквы ресторана «Мелодия» — это все, что сохранилось о Гашеке, успевшем за киевский период своей жизни «рассориться» с лидерами чехословацкого движения, отсидеть в легионерской тюрьме, написать «Бравый солдат Швейк в плену», получить (заочно) смертный приговор и, как минимум, дважды кардинально пересмотреть свои политические взгляды...

Попадая в круговерть суетной жизни, постепенно теряем способность удивляться, уважать талантливых людей, оставивших по себе и светлую память, ценить их труд во имя Украины, а не для собственного обогащения. А лишившись этой способности, попадаем под власть невежества. Так наступает сон разума, который, как известно, рождает чудовищ. Одно из последствий «сна разума» — сериал «скандалов» вокруг великих фигур отечественной культуры: а вдруг кто-то соблазнится на этот дешевый «ходовой» товар. Но есть писатели, которые обращаются к выдающимся личностям не только с уважением и любовью, но и с глубокой компетентностью. Юрий Хорунжий — один из тех, кто пишет книги о великих, читать которые — истинное наслаждение. Книг у него много, но сегодня речь пойдет о тех, в которых оживает украинский театр корифеев. Недавно Юрию Хорунжему исполнилось 70...

В основу одного своего рассказа он положил анекдот о Гете и старом генерале. Генерал, который ничего не слышал о великом поэте, спросил, много ли тот написал и еще напишет. Гете ответил утвердительно.

Виктор Петров избегал фотографироваться, особенно в 1940-х. Опускал голову, подставлял под объектив лысину или надвигал шляпу на глаза. Хорошо разглядеть его можно лишь на снимках для документов, например, на этом

В основу одного своего рассказа он положил анекдот о Гете и старом генерале. Генерал, который ничего не слышал о великом поэте, спросил, много ли тот написал и еще напишет. Гете ответил утвердительно...

Март - месяц смерти Михаила Афанасьевича Булгакова, которого большинство киевлян не просто любят - обожествляют. В его Дом-музей на Андреевском спуске, 13 ходят из года в год целыми семьями, в день рождения и смерти Мастера. Есть даже такие "экземпляры", которые отслеживают каждый новый экспонат. В этом доме жили братья и сестры Булгакова, его мать, в 38 лет ставшая вдовой, сюда автор "Белой гвардии" поселил и своих Турбиных. В этом доме, расположенном на самой мистической улице Киева, под скрип "антикварного" паркета хорошо думается о вечном...