ТАЛАНТА ГНОЙНИК СИЗООКИЙ
почти безматерная пьеса
из жизни провинциальной богемы
Духовность тогда будет сердце ласкать,
Когда станет чувствами согревать.
А там, где пошлость сквозит одна,
На месте духовности – сатана.
Л. И. Лазор
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
- Мадам Пазор – дама далеко за постбальзаковский
возраст, доктор право- и левописания, академик юрисПУРГЕНции, прохвессор
Промежнационального Северо – Восточного Бурситета. Одета в три
незастегнутых шубы – бобровую, норковую и соболью, из-под которых
виднеется неимоверное количество золотых крестов, образков, сердечек с
бриллиантами, изумрудами и рубинами Голконды на золотых же цепочках,
толщиной с собачьи. На всех пальцах – бриллианты в перстнях (не ниже
трех каратов), на некоторых – по два перстня, а то и по три. Официальная
же зарплата мадам Пазор ненамного превышает необлагаемый законом
минимум. Слегка косноязычна. Совершенно не знает украинского языка.
Русского, впрочем, тоже. Изъясняется фразами, почерпнутыми из протоколов
комсомольских отчетно–выборных собраний в средней общеобразовательной
школе и мексиканских сериалов.
- Герасим – глухонемой служитель культа мадам Пазор.
Одет в вышитую петухами красную косоворотку, серые галифе. На ногах –
высокие смазные сапоги, на голове – картуз.
- Поп Варрава –очень близкий родственник мадам
Пазор. «Держит» построенный ею храм Христа Спасителя-на-взятках.
Скользкий тип в пенсне, с напомаженной жиденькой гривой и бородкой «под
Троцкого». Тощ и длинен, гибок телом. Из-под рясы торчат босые ноги в
цыпках, на голове – бейсболка с надписью «Доджерс». Голос – дребезжащий
козлитон (словно осел писает на жесть). На шее – массивный крест.
- Алина Грак – молодая поэтка постбальзаковского возраста. Пышная блондинка. Одета в сильно декольтированное вечернее алое платье.
- Алия Фрицевна Халявенко – дремучая старушка определенной национальности, бывшая поэтка для детей и внештатная стукачка КГБ.
- Два критика – серые субъекты, с громкими именами, в
неплохих костюмчиках. Репы достаточно наедены и в меру красны. Один из
критиков является председателем туземного писательского межрегионального
союза, вобравшего в свои богемные нестройные ряды и мадам Пазор. Он
поцоват, скользковат и брехливо – слащав. Звать его Иосиф Спёрктор. Оба
же критика пишут рецензии на книги мадам, преисполненные хвалебных
отзывов.
- Публика – расфуфыренные господинчики и дамочки,
«сливки» лупанского бомонда, собравшиеся, как это водится в таких
случаях, на «творческий вечер» мадам Пазор, то есть – на халявный
фуршет.
- Журналист газеты «Диэтическая жизнь» - скользкий субъект с потным диктофоном. Одет в противный костюм из магазина подержанных товаров для богатых.
- Хор – толпа в некогда белых хламидах, со следами
шпротного паштета, сливочного масла, майонеза и кетчупа на них. Все – на
котурнах, в трагических масках подхалимов.
- Дирижерша – дородная дама в высоком завитом
парике. Вместо дирижерской палочки размахивает палкой сервелата,
сопровождаемой голодными взглядами хористов и хористок. Одета в платье
а-ля Коко Шанель, которое ей мало размеров на пять. За спиной привязаны
маленькие крылышки купидона, набранные из куриных перьев и слегка
траченные молью.
ДЕЙСТВИЕ 1.
На занавеске из розового панбархата с нашитыми блестками, булавками
пришпилена огромная лира, вырезанная из обойной бумаги «под кирпич».
Сцена освещается софитами и горящими на общежитской тумбочке,
замаскированной под аналой, новогодними свечами с запахом туалетного
«хвойного» мыла.
Открывается занавес. На сцене, уставленной пластиковыми стульями с
летней площадки провинциального кафе, по росту выстроен хор. Дирижерша,
поклонившись зрителям, поворачивается к певцам и начинает яростно
размахивать палкой сервелата, игриво поводя при этом внушительных
габаритов и весьма приятных форм задом. Хор поет громко, но несколько
вразнобой, героическими голосами на музыку «Сердце красавицы склонно к
измене», использовав припев из «Жил-был у бабушки серенький козлик».
Хор:
- Эта история может случиться,
Или случилась – там, где угодно!
Может быть, правда, а может быть – небыль,
Только такая случилась х...ня!
Припев:
- Может быть, правда, а может быть – небыль,
Только такая случилась х...ня!
Нету пророков в нашем отечестве,
И зажимают гениям глотки.
И за Лупанском зиждется слава
Столицы поэтов, вот так х...ня!
Припев.
Здесь изобидели бедную леди
Своим бескультурием всякие типы,
Вместо того, чтобы к счастью стремиться,
Такая вот здесь приключилась х...ня!
Припев.
Дирижерша (повернувшись к залу и громовым контральто, воздев к небу колбасу, речитативом оглашает):
- Деянья, подобные сим злодеяньям,
Супротив благодетельницы нашей,
Гениальной писательницы ученейшей,
Мадам Пазор всеблаженнейшей,
Искоренить надобно!
Ибо непотребием выглядит
Вся поэзия всемирная
После написанного почтеннейшею
И паки ученейшею
Мадам Пазор наиграмотнейшею!
Архисложно жить в державе, которая
До сих пор в хрестоматию не включила
Творений наипрославнейшей
Мадам Пазор наискромнейшей!
Аще ежели инда ужо продолжахуся
Сие безобразие – накося, выкуси –
То ох...еваша население всемирное
От угнетения власть предержащими
Мадам Пазор драгоценнейшей!
Из-за кулис вылетает бумажник. Дирижерша лихо ловит его левой рукой.
Хор, ломая строй и ранжир, подлетает к предводительнице и начинается
дележка воспомоществования. С криками, воплями, под глухие удары по
сурлам и ребрам, хор сваливает за кулисы.
На сцену, на цырлах, впархивают два подхалима, затянутые в голубые
трико с розовыми пышными бантами под коленями и локтями. Они умиленно
несут лозунг, который устанавливают на заднем плане. По лозунгу игриво
скользит фундаментальная надпись брусковым шрифтом: «Слава мадам Пазор!»
Исполнив свою роль, подхалимы упархивают, непрерывно кланяясь и делая
реверансы, рассылая в сторону зала воздушные поцелуи, исполненные
глубокопохабного смысла. На сцену начинает выходить публика. Все
культурно рассаживаются по местам. Слышны вежливые реплики: «Ты, б...,
башку убери – х... чего видно из-за твоих патлов!», «Ё... твою мать – по
ногам, как, ...ля, по асфальту!», «Будьте любезны, пропустите меня,
пожалуйста, дальше, а то ща так пере...бу, что вы кувыркаться будете
дальше, чем видите!», и тому подобные.
1-й господинчик (лорнируя 2-го господинчика):
- Уж токмо я узнал, что соберется
Консилиум светской для восхваления мадам,
Ужо как есть – все бросил и примелся
Сюдыть, тудыть ея в ашрам!
2-й господинчик (лорнируя полную сисек пазуху Алины Грак):
- Ах, да, событие такое
По значимости выше Рождества –
Мадам Пазор так Библию толкует,
Что ясно сразу всем и вся –
Что Златоустый Иоанн,
Что Сабодан Владимир –
Истолковали все не так!
Но – слава Богу и мадам Пазор –
У нас теперь есть правда,
Истинная суть, которую открыла нам мадам!
Да кто б еще сподобился такое
Народу обстоятельно, в стихах,
Открыть! Эзотерическое чтиво
Отныне появилося у нас –
Евангелие от мадам Пазор,
Псалтырь ея, ндравоученья –
Ах, как мы жили до сих пор!
Не жисть была, а так – мученья!
1-й господинчик (поддергивая брюки подмышки):
- Да, токмо в нашем Бурситете мог появиться сей талант.
Мадам писать и влево может,
И вправо пишет – все одно
Выходит так, что глянуть страшно –
От гениальности её!
Как мимолетное виденье,
Способна поражать умы –
Едва лишь явится пред кем-то,
Как гений чистой красоты!
Алина Грак (вмешивается в разговор господинчиков):
- О, да, она прекрасно пишет!
Она и сказки говорит –
Она святой моралью дышит,
Она – прелестный индивид!
(в сторону зала, злобно):
- Да если б не ее богатство,
Что вряд ли праведным путем
Пришло к мадам Пазор –
Не зря ж её тягали туда, где компетентны –
Дык, кто б её печатал?!
Вот даже я – хвалю лишь за конверты,
В которых скромный гонорар…
Е...ть и резать, слишком скромный!
Я – поэтесса хоть куда,
Ведь молода еще…
Её ж давно на печку – или в печку
Отправить бы пора!
(снова в сторону господинчиков, восторженно):
- Я просто млею вся от счастья,
Читаючи стихи мадам!
Пазор! О, что за прелесть имя!
Господинчики часто и громко кивают в ответ, хрустя шеями. Вдруг вся
публика срывается с нагретых задами мест и начинает бешено рукоплескать.
На сцену, сопровождаемая двумя модными критиками, величаво выплывает
мадам Пазор. Бриллиантовые брызги от перстней и серег ослепляют
аплодирующую публику.
Мадам Пазор (благодушно):
- Не надо мне рукоплескать,
Не раздавайся, гром победный –
Ведь я – скромнейшая из всех,
Поскольку чту Заветы Бога.
И Он взрастил в мине талант
Еврейской денежною мерой!
Аплодисменты переходят в овацию. Слышны подхалимски – слащавые вопли:
«Браво!»; «Брависсимо!»; «Ну ни х... ж себе!»; «Во, ...ля, шо называется –
сама святая простота!»
Сквозь этот шум слышно, как даму с полной пазухой судорожно и
мучительно тошнит окрошкой с грибами. Наконец все стихает и публика,
кланяясь, усаживается на стулья. На сцену вбегает Герасим, неся
великолепное кресло стиля «сталинский ампир» и устанавливает его на
постамент под выпуклым задом мадам Пазор.
Герасим (подобострастно):
- Му-му!
Мадам Пазор (барски, с московским развальцем в голосе):
- Спаси тебя Христос, голубчик!
Глухонемой, зардевшись от счастья, убегает со сцены.
1-й критик (вручая мадам Пазор букет цветов в обмен на конверт из плотной бумаги):
- Сейчас мы будем представлять
Очередную книгу этой дамы,
Чья добродетель на устах у всех,
Чье творчество дотоль народно,
Что так и хочется сравнить
Великолепный стиль мадам
С бессмертной мудростью посконной!
Хотя б вот с этой:
«Пи...дец»,- сказал скворец»!
Иль вот еще такие строки
Из глубины народных уст:
«По деревне шла и пела
Баба здоровенная,
Пи...дой за угол задела –
Заревела, бедная!»
Так и у Вас, мадам Пазор,
Стихи экспрессией полны.
Какая сила в них звучит,
Какой талантище кричит!
Воздевает руки горе и закатывает глаза, высунув в сторону фиолетовый,
как у чау-чау, язык, тем самым демонстрируя свое неподдельное
восхищение талантом мадам. Поглаживает себя по груди, где во внутреннем
кармане пиджака лежит конверт с воспомоществованием от мадам Пазор и
обращается вновь к публике:
- Талант у этой поэтессы
Цветет и пахнет ярким пламенем
Духовного пожара.
Лишь ей открылась истина Святая:
«Коль хочешь долго жить – не загружай
желудок свой свинцовым салом»!
(в сторону, тихо):
- Спасибо, хоть не дробью,
Не картечью, не пулею «жакан»,
Полученными в брюхо
От партайгеноссе на охоте!
(продолжает к залу):
- Какая мудрость тут сквозит!
Что перед нею Пушкин,
Что Шевченко!
Так – мелкие писаки, провинциалы,
Скудословье коих
Давно уж присказкою стало.
Но мадам Пазор!!!
Она – как Элла Щукина,
Воскресшая легенда,
Такое обалденнейшее буйство языка!
Все музы ей покорны, стоит только
Нырнуть ей в недра кошелька!
2-й критик (яростно заталкивая в карман конверт от мадам Пазор):
- Мадам Пазор, имея все таланты,
Какие и в столице не найти,
Сейчас споет свои стихи.
Ведь на свои слова она сама
И музыку сложила поневоле,
Бо ибо слог такой, что хочется спивать.
Бесценный дар Морфея!
Клио воплотилась
В наш тяжкий век в мадам Пазор!
Да что там Данте Алигьери,
Что там Монтень, Перро, Мильтон,-
Мадам Пазор гуманнее всех гуманистов,
Вместе взятых иль по одному.
И эпопеею всех книг ее венок цветов
Поможет всем нам поскорее
Понять по-новому исток
Всего, что было изначально –
Ригведу, Библию, Коран…
Ну, и Талмуд, само собою –
Она ведь собственной рукою
Переписала тексты так,
Что всем доступны и понятны стали
Первоисточников загадочные строки.
Мадам и в школе изучают,
И в цирке ставят нумера
По ейным сказочным сюжетам.
Отшвырнув критика, на сцену врывается припоздавшая к открытию
презентации запыхавшаяся Алия Фрицевна Халявенко. Она подбегает к мадам
Пазор и, умильно складывает в молитвенном жесте руки.
Алия Фрицевна (томно, со старческим дребезжанием в елейном голоске):
- Азохэнвэй, ее религиозная поэма
Настолько велика в художественном плане,
Оригинальна, поучительна, мила –
Что просто млею, лишь читаю
Хотя б вот эти строки виршей:
«Откровением Бог к народу пришел,
Лестницу спасения к раю Он подвел.
По ней легкокрыло лишь те взойдут,
Кто Божьи Заветы в душе несут».
Едва я прочту стихи мадам,
Как сразу здоровье крепчает –
Пурген абсолютно не надобен мне,
Не то, что когда не читаю.
И если у каждого будет всегда
Хотя бы одна ее книга –
Всё вылечим просто и быстро тогда –
СПИД, сифилис, корь и ангину!
Старушка широко разевает пасть и высовывает язык, дабы присутствующие
убедились в том, что СПИДом, сифилисом, корью и ангиной Алия Фрицевна
не страдает. Спотыкаясь и косолапя, на сцену выбегает Герасим. Он
возбужденно дышит и размахивает какой-то мятой бумагой.
Герасим (хрипло):
-Му-му! Му-му! Му-му!
Алия Фрицевна необычайно ловко выхватывает у него бумажку и читает
ее, восторженно восклицая и прижимая туда, где у людей должно быть
сердце.
Алия Фрицевна:
- Ах-ах! Губернский наробраз
Подал заявку в комитет
По выделению национальных премий,
Чтобы мадам Пазор могла
Лауреатом стать,
Себя и всю страну прославить
Как литератор обалденный!
Я поздравляю Вас, мадам,
Чистосердечно поздравляю:
Но только вот не Вы должны лауреатом стать,
Шевченко премии, наоборот –
Лауреатом премии мадам Пазор
Шевченко бы не стал,
Родись он позже, когда бы
Премию такую учредили.
И – ведь утвердят, ведь Вы –
Мадам Пазор! Фигура!
И станут премию давать лишь тем,
Успехи чьи на поприще поэта
Должны быть грандиозны.
Мадам Пазор снисходительно кивает и подает Алие Фрицевне конверт из
плотной бумаги, который она торопливо прячет в глубины бюстгальтера.
Алия Фрицевна (в сторону зала, злобно ощерясь):
- Опять подкинула копейку, словно нищей,
Которая на паперти стоит
У храма Спаса, что на взятках.
И что за жлобство – подавать так мало!
Тем не менее старушка, подобострастно кланяясь и мелко крестясь на
мадам Пазор, как на икону, пятится задом к свободному стулу и
усаживается, всем своим видом выдавая ожидание халявного фуршета.
Журналист (тыча под нос мадам Пазор диктофон):
- Любезны будьте, о, мадам,
И сообщите для читателей секреты:
Как Вы смогли развить в себе талант,
Ведь не иначе – с помощью диеты?!
Мадам Пазор (менторским тоном):
- Лекарство от болей – в природе лежит,
И в руки к нам попасть норовит.
А мы то лекарство ногами швыряем,
Порочную химию в себя вливаем.
Агатом здоровье играет,
И разум зарей вдохновляет,
Идеями ярко парит,
И жизнью в нас говорит.
Знаешь, мой друг, откуда талант взялся?
Мерой стоимости он исчислялся.
У евреев в старину монетой служил,
А в наше понятье – способность явил.
Один трудится – день и ночь,
Уж груз нести ему невмочь.
Но все равно в нищете прозябает,
А другой – в богатстве дурака валяет.
Родимые пятна нельзя отмыть.
Их можно только ножом соскоблить.
Но такие раны оттого бывают,
Что не всегда они заживают.
Журналист, покосившись на перстни мадам Пазор, оценил меру стоимости
нищеты блеска поэтессы. Мадам Пазор тем временем продолжает:
- Легкую пищу в желудок неси,
мясом напичкать его не спеши.
На голод и фрукты частенько сажай,
И постную пищу в посты подавай.
И если очень тело ломит –
И сердечко к хвори клонит –
На колени, мой друг, упади,
Изреки: «Меня, Боже, прости!»
Дар природы в нас каждом лежит,
Да раскрыться порой не спешит.
Лениво годами крепко спит,
Лишь к старости смело заговорит.
Истинный талант – правдой ветвится,
Красоту человечеству дать стремится.
Дорогу спешит добротой устлать,
И радостью в людях всегда сиять.
Я плод зеленый у таланта взяла,
И до зрелости его довела.
Дорогу открыла, чтобы ярко взойти
Дарованьем плодов, что собрала в пути.
Журналист вновь смотрит на мадам Пазор, и ему явно не верится, что
столь дебелую фигуру она приобрела, «частенько сажая на голод и фрукты»
свой желудок. Подсчитав стоимость фруктов, необходимых для поддержания
поэтического духа в этом объемистом теле, журналист теряет сознание, не
осилив рассудком грандиозность цифры со множеством нулей. Герасим
выходит на сцену и, с укоризной глядя на бесчувственное тело, мотает
головой. Затем, взявшись за ноги, выволакивает журналиста за кулисы.
Герасим (за сценой, очень громко):
- Му-му!!!
Мадам Пазор прокашливается, словно гренадер перед атакой. Поправив
букли парика жестом версальской жеманницы, она выдвигает свои телеса к
роялю. За рояль, откинув фалды голубенького фрака с продрисью, садится
женоподобное существо далеко не первой молодости, так же, как и мадам,
имеющее награды – только по музыкальной части. Из-за кулис, строевым
шагом, с треском впечатывая подошвы котурнов в пол сцены, выходит хор и
строится по ранжиру за роялем.
Мадам Пазор (высоко вздымая грудь, отчего медальоны, крестики, брошки и кулоны приходят в бурное движение):
- Личности – Божий дар. Ода!
Заламывает руки и, окруженная радужным бриллиантовым ореолом от
перстней, начинает петь простуженным, надтреснутым сопрано,
немузыкально, зато громко. Хор, молодецки рявкая, подхватывает каждые
две последние строки четверостиший.
Мадам Пазор (поет, страдальчески изображая одалиску в смеси с Дездемоной):
- Личность – на разум опирается,
Познаниями насыщается.
Но только тогда она плоды даст,
Когда проникает в большую власть.
Иаппетит чрезмерный жизнь съедает,
Салом свинцовым живот наполняет.
Ремень от него неспроста трещит,
А сердце к удушью тебя тащит.
Друг мой – личностью зовется.
О нем песня не поется.
Молва лишь злобная бежит,
Ведь он в начальниках сидит.
Игристый талант – спать не дает,
Он день и ночь все к себе зовет.
Идеи распахнуто родниками бьют,
И по пустыне рекою бегут.
Я на земле. То нет меня на ней –
Вся парю в небеснейшем цветеньи.
Душой сияю в синеве огней
И тут же вновь в земном варюсь волненьи.
Любой талант нам Бог дает,
Он из земли его берет.
И на творенье вдохновляет,
И крест нести нам помогает.
Ах, талант, мой талант, да не мучь ты меня!
А дай вороного быстрого коня.
Чтоб могла я на нем – домой поскакать,
И родимый свой край горячо обнять.
Зрелость всегда с годами приходит,
Хотя не всегда дела наши множит.
Она только тем плодородье дает,
В ком Божьими Заповедями цветет.
Отрадно по жизни, легко шагать,
Когда здоровье спешит обнимать.
Но коль от тебя оно вдруг ушло,
То наше счастье за тучи зашло.
Развивается талант каждый день,
И там, где солнце, и там, где тень.
И лютой зимою в рассудке зреет,
Цветок вдохновенья в себе лелеет.
Хор уходит, приплясывая в ритме румбы. На сцену, вальсируя, выплывает
поп Варрава. Галантно поклонившись мадам Пазор и приняв от нее конверт
из плотной бумаги, служитель культа вручает поэтке пудовую восковую
свечку, которую принимает и уносит за кулисы Герасим. Подойдя к рампе,
поп страшно кричит в зал, словно старообрядец времен Петра Первого с
амвона.
Поп Варрава:
- Дык, эвон, людие! К вам обращаюсь!
Внемлите, падлы, иначе убью!
Послушайте, об чем мадам Пазор нас поучает,
Как быдто каждому вручает по рублю!
(поет мерзким козлитоном):
- Людям лишь честнейшим
Удачу Бог подаст.
И душам их милейшим
Он по вере воздаст.
ъ
Активно человек себя изучает,
Да только Господь ему долю вручает.
Она златокудро, пышно ветвится,
Коль с Богом он в сердце роднится.
Зарей Бог согревает –
Расцветаешь душой.
Он надежду вселяет
И в наш рай неземной.
От века к веку личность шагает.
Мудрость свою бесконца умножает.
Уже много миль она отсчитала,
А совершенства еще не познала.
Радость здравием ласкает
И нас в омут не бросает,
Если с Господом идем,
Его Заветами живем.
Снова принимается орать, как оглашенный, трагически извиваясь всем тощим телом, обращаясь к мадам Пазор.
Поп Варрава:
- О, что за штиль!
Однако же Давид в сравненьи с Вами –
Всего лишь жалкий попсовик!
А здесь – какая мудрость
Заключена в отборнейшем стихе!
Нет, надобно писать в Константинополь,
Чтобы включили Ваше творчество в Псалтирь!
Мадам Пазор смущенно колупается ногтем мизинца в своих бриллиантах,
всем видом изображая саму скромность. Поп Варрава устремляется к своему
месту. Вскоре оттуда раздается треск разрываемого пакета и ни с чем иным
не сравнимое шуршание пересчитываемых ассигнаций. На сцену, под звуки
«Ламбады», выдвигается хор, совершая необходимые в этом танце
телодвижения, плотно выстроившись «леткой – енкой». Впереди, как
капельмейстер с бунчуком – дирижерша с надкусанной палкой сервелата.
Певцы вновь выстраиваются за роялем. Широко разевая пасти и брызгая
слюной, они начинают горланить под энергичные взмахи колбасой на мотив
«Славься» из оперы Глинки «Жизнь за царя» (в советское время – «Иван
Сусанин»).
Хор (ревет а-капелла):
- Славься, славься, мадам Пазор,
Славься, лаская каждый взор,
Ваши противники – просто вздор,
Споем мы анахвему им на позор!
Хор повторяет это восемнадцать раз, после чего затихает. В рояле тихо
гудят потревоженные струны. Поднимается 2-й критик и кричит фальшивым
тенором, как бордельный зазывала.
2-й критик:
- А сейчас, уважаемая публика,
На фуршет извольте отправиться,
Ассортиментом который, пожалуй,
Не уступает богатому слогу мадам
В поэтических ейных опусах!
(в сторону зала, тихо):
- Да уж если б стол этот
был похож на ее убожество,
Что она выдает за поэзию,
Даже мышь церковная сирая,
За таким столом удавилась бы,
Предпочтя к х...ям сразу сдохнуть,
Чтобы голодом лютым не мучиться!
Слава Богу, что стол Пазорихи
Соответствует слогу Лермонтову.
Или блокову, иль Есенина…
Впрочем, жрать пора поскорее идти,
Ибо может мне не достатися
Ни икры, ни сыров, ни чего еще –
Оглоеды дюже прожорливы,
Хучь и публикой называются!
Подтянув штаны, с пробуксовкой, 2-й критик бросается за кулисы, где
уже скрылась вся публика и куда уплыла мадам Пазор, сверкая
бриллиантовыми искрами. На сцене остается кучка рваных конвертов из
плотной бумаги (уже пустых) и опрокинутые в спешке пластиковые стулья.
Занавес закрывается. Перед ним появляется Герасим, поправляет его
складки и поворачивается к зрителям.
Герасим (гордо):
- Му-му!
Приставным шагом боком уходит за кулисы, откуда доносится шум фуршета
– скрежет одноразовых вилок по одноразовым тарелкам и глухой стук
одноразовых стаканчиков после каждой здравицы. В эти звуки органически
вливается восторженный голос Герасима.
Герасим (из-за кулис, радостно):
- Му-му! Му-му! Му-му!
АНТРАКТ
