| Наталья Радулова |
Иногда человек не то что кому-то, сам себе признаться в этом не может
"С ним что-то происходит",— это Таня стала
говорить месяца два назад. Мы, друзья, смеялись над ее мнительностью:
"Он не тем тоном сказал, что любит тебя?" Пару эту мы считали крепкой.
Казалось, что если у кого и будут в отношениях проблемы, то только не у
Тани с Мишей. Там такая любовь, такая взаимная нежность, что ты.
Но вести поступали все более тревожные. Миша
стал пропадать. Раньше и представить было невозможно, чтобы он куда-то
исчез, не предупредив. Теперь — запросто. Собрались пойти в пятницу в
кино, а у него с утра телефон отключен. Решили поужинать в ресторане, а
он присылает смс, что устал и хочет спать. В общем, "пришли иные
времена: тебя то нет, то лжешь, не морщась". Хотя Таня не могла
наверняка сказать, что Миша врет. И сначала, как и все женщины,
оправдывала происходящее фразой "Он очень много работает". Потом стала
плакать. Каждый день.
Вечерами она стояла и смотрела в окно,
вспоминая, каким он был когда-то. Как еще полгода назад написал ей сто
стикеров и увесил ими всю комнату: "Я люблю тебя! Я никогда не предам
тебя! Я люблю тебя! Я никогда не предам тебя! Я люблю тебя..." Она
стояла и задавала себе в тысячный раз вопрос, который обычно и задают
граждане с разбитым сердцем: "Куда все ушло? Куда исчезли все его
клятвы? Почему он такой холодный? Кто вообще этот человек? Я не знаю
его".
Он все еще возвращался. Его по привычке тянуло к
ней: "Прости, Танюша. Был вчера в гостях, выпил пару рюмок — и сразу
повело. Так и свалился там у них на диване. Очнулся и не понимаю — где
я. Где моя любимая. На телефоне — пропущенные звонки. Солнышко, девочка
моя, прости идиота, я боюсь тебя потерять, прости, прости".
Ей так хотелось верить. Отчаянно. "Пусть это
будет правдой,— шептала молитву свою, засыпая в его объятиях.— Пусть это
будет правдой". Но проходило три дня, и снова он звонил в ночи:
"Любимая, понимаешь, Краморенко под Раменским застрял. Надо съездить,
подцепить его тросом. Я не знаю, что там. Замело же все. Поеду я,
ласточка моя. Он же замерзнет там совсем. А завтра приеду к тебе.
Завтра! В крайнем случае — послезавтра. А то я ж могу и простудиться,
слечь опять на неделю. Ты же знаешь, какие у меня слабые миндалины. Ох
уж этот Краморенко. Все выходные нам с тобой испортил, да, миленькая?"
"С ним что-то происходит",— снова говорила Таня, и мы не знали, что ей
ответить. Потом, когда у Миши внезапно начался грипп в их годовщину —
третий вирус гриппа за сезон! — и он заявил, что врач рекомендовал ему
покой и одиночество, мы уже отрывали полотенце от Таниного лица и
кричали: "Все! Хватит выть! Гони его взашей! На что ты надеешься?" Ее
друг, который когда-то сам рыдал в ее квартире после развода, тряс ее за
плечи: "Але! Тань, ты совсем с ума сошла? Ну раз — совпадение. Два —
совпадение. Но когда это система, то как можно верить? Не любит он тебя
уже. Просто трусит признаться. Надеется, что сама допрешь".
Таня плакала и плакала, измученная, растерянная,
ничего уже не понимающая. Потом, когда мы ушли, она еще раз набрала
знакомый номер: "Миша, скажи мне правду. Я больше не могу так, пойми, я
схожу с ума. Объясни что происходит". Миша неуверенно ответил: "Я люблю
тебя..."
