Приводится по изданию:
Болингброк.
Письма об изучении и пользе истории.
Стр. 7-9. Изд-во "Наука", Москва, 1978 г.
ПИСЬМО I
Шантлу в Турени,
6 ноября 1735 г.
Милорд! Я уже обдумывал в свое время весьма серьезно
тот предмет, относительно которого Вы пожелали узнать мое мнение, и,
насколько дела и досуг мне позволяли, следовал на практике правилам,
которые, как мне казалось, необходимо соблюдать при изучении истории.
Они очень отличались от тех, что рекомендуются знатоками этого предмета
и применяются обычно. Но признаюсь Вашей светлости: это обстоятельство
ни тогда, ни позже не вызвало у меня сомнения в них. При этом я не
стремлюсь к оригинальности; напротив, я полагаю, что общепринятые
взгляды заслуживают должного уважения и что следует подчиняться
установленным в обществе обычаям, даже если те и другие (как это часто
бывает) бессмысленны или смешны. Но речь идет лишь о внешнем
подчинении, никоим образом не умаляющем свободу собственного суждения.
Более того, наша обязанность подчиняться, хотя бы внешне,
распространяется только на те взгляды и обычаи, которым нельзя
противостоять или от которых нельзя отклониться, не причинив вреда или
не нанеся оскорбления обществу. В подобных случаях наши умозаключения
должны быть свободны, во всех же других свободной может быть и наша
практическая деятельность.
Поэтому, оставив пока в стороне взгляды и практику
ученого мира, я весьма охотно сообщу Вам о своих собственных взглядах.
Но так как трудно восстановить нить мысли, давно уже оставленной, и
невозможно одно доказать, а другое объяснить, не прибегая к помощи
многих книг, которых я здесь лишен, Вашей светлости придется
удовлетвориться тем несовершенным наброском, который я в состоянии
послать Вам с этим письмом.
Мотивы, по которым люди обращаются к изучению истории,
различны. Одни, если только к таким, как они, применимо слово
"изучение", заботятся лишь о развлечении и читают жизнеописания
Аристида или Фокиона, Эпаминонда или Сципиона, Александра или Цезаря
также, как они разыгрывают карточную партию или как они когда-то читали
сказку о семи храбрых рыцарях.
У других мотивы ничуть не лучше, но им свойствен еще
один недостаток, делающий их зачастую самым настоящим бичом общества -
в прямой зависимости от их успехов в знакомстве с предметом.
Первые не используют чтения, чтобы достичь какой-нибудь
достойной цели; вторые же злоупотребляют им ради цели весьма
недостойной; и дерзость их возрастает вместе с ростом их знаний. Людей
первого рода я встречал больше всего в Англии, второго - во Франции.
Лица, которых я имею в виду, - это те, кто читает, чтобы поболтать,
блеснуть в разговоре и произвести впечатление в обществе; кто, ощущая
нехватку собственных мыслей, набивает себе голову голыми фактами и
сентенциями и надеется восполнить за счет одной лишь памяти недостаток
воображения и способности к суждению.
Эти лица относятся к двум наихудшим разновидностям.
Следующие, о ком идет речь, принадлежат к несколько более высокому
классу: это те, кто не становится от занятий историей ни мудрее, ни
лучше, облегчает изучение ее другим и направляет их к целям более
полезным; это те, кто снимает хорошие копии с плохих рукописей,
объясняет смысл непонятных слов и берет на себя великое множество
других грамматических трудов. Мы чувствовали бы себя весьма обязанными
подобным лицам, если бы они, кроме того, умели бы еще делать что-то
лучшее и брались бы за эту нудную работу лишь ради общественного блага.
Правда, некоторые из них так и поступали, но думаю, что не позднее
эпохи возрождения наук. В чрезвычайных обстоятельствах генералы сами
могут взяться за кирку и лопату, но когда неотложная необходимость
миновала и жизнь вернулась в привычные рамки, эти орудия передаются в
руки тех, кому они предназначены, - в руки рядовых солдат и
земледельцев. Я поэтому весьма одобряю набожность одного ученого мужа
из Крайст-черча, который, как говорят, обращаясь к господу богу в своей
проповеди, стал вдаваться в подробности (что свойственно людям
благочестивым) и среди других благодарственных молитв вознес, в
частности, хвалу господу за то, что он обеспечил мир составителями
словарей. Последние добиваются славы, как и люди более значительные,
теми средствами, какие дал им для этого господь. Литтлтон, составляя
словарь, щедро расходовал весь свой талант, Стивенс же - нет; тем не
менее они заслуживают поощрения, когда занимаются компиляцией, не
проявляя остроты ума и не беря на себя смелость рассуждать.
Существует четвертый класс, куда менее полезный, чем
предыдущие, но удостоенный гораздо большей чести, - люди в высшей
степени образованные, те, кому все племя ученых отвешивает почтительные
поклоны.
Нужно обладать моим равнодушием к похвалам или
порицаниям, чтобы открыто заявить о полном презрении к занятиям этих
ученых мужей, ко всем исследованиям древности, ко всем системам
хронологии и истории, которыми мы обязаны великим трудам таких
деятелей, как Скалигер, Бошар, Петавий, Ашер и даже Маршем. В их
распоряжении одни и те же материалы, которые, однако, немногочисленны,
и почти невероятно, чтобы их когда-нибудь стало больше. Эти ученые
использовали их в каких угодно комбинациях. Они высказывали
предположения, догадки, соединяли разрозненные отрывки разных авторов и
фрагменты преданий неясного происхождения, различных народов и веков,
отстоящих так же далеко друг от друга, как и от нашего времени. Словом,
они испробовали абсолютно все возможности - даже совершенно
фантастическое звуковое сходство служило им основой для создания целой
теории. Исторические же источники, которыми они располагают, не только
скудны, но и нередко (даже те, что считаются лучшими и наиболее
достоверными) весьма сомнительны, что некоторые из этих ученых сами
признают.
Юлий Африкан, Евсевий и Георгий Монах открыли основные
источники науки, но загрязнили ее воды. Они поставили своей целью
согласовать светскую историю и хронологию со священной историей, хотя
хронология последней очень далека от ясности и определенности, чтобы
можно было руководствоваться ею. Древние исторические памятники,
которые названные писатели передали потомству, были ими обработаны в
соответствии с теми принципами, которых они придерживались, и ни один
из памятников не дошел до нас в первозданной чистоте и форме. Так,
"Династии Манефона"7 Евсевий превратил в груду фрагментов, из которых
вставлял в свою работу те, которые соответствовали его замыслу. Вот
все, чем мы располагаем. Георгию Монаху мы обязаны Codex Alexandrinus*,
и для нас это - единственный источник. Поэтому не может не вызывать
изумления, что такой ученый, как сэр Джон Маршем, подвергает его
сомнению на одной странице, а на следующей - строит на нем целую
систему. Судя по легкости суждения (если мне не изменяет память, так
как я давно уже не заглядывал в его труды), он даже не слишком озабочен
тем, каков фундамент под его системой, раз уж он продемонстрировал
искусство ее создавать и включил глубокую египетскую древность в рамки
древнееврейского летосчисления. Короче говоря, милорд, все эти научные
системы - не что иное, как заколдованные замки: они кажутся чем-то
реальным, а в действительности - лишь видимость, и, подобно этим
замкам, они исчезают без следа, как только снято заклятие. Чтобы
разрушить чары, нужно вернуться к началу. Это выражение может
показаться странным, но в нем есть свой смысл.
Мы должны тщательно и беспристрастно исследовать
основания, и когда обнаружим, что они маловероятны или вовсе
невероятны, будет нелепо ожидать чего-либо лучшего в воздвигнутом на
таком фундаменте сооружении. Эта наука - одна из тех, которым a limine
salutandae**.
Осуществить такое исследование необходимо, чтобы мы
из-за своей неосведомленности безоговорочно не приняли на веру мнение
авторитетов; предпринимать что-либо большее - значит помочь этим самым
авторитетам навязать нам ложные знания. Я предпочитаю принять Дария,
которого победил Александр, за сына Гистаспа и допустить столько же
анахронизмов, что и древнееврейский хронолог, чем принести в жертву
полжизни ради собирания всего того ученого хлама, которым заполнена
голова антиквара.
*"Александрийский кодекс" (лат.).
** "следует только поклониться с порога" (лат.).
