Алена Форостяная. Долина белых хризантем.

Дерево промокло и начало стонать. Нет, оно не хотело

вызвать у людей жалость и сочувствие. Просто дерево, одетое в пестрое

летнее платье, жаждало солнечного тепла, заменяющего горчичники. Ах,

если бы чьи-то сильные руки могли растереть ствол этого дерева

согревающими мазями! Ах, если бы можно было напоить это дерево сладкой

травяной микстурой. Но никаких нежных людских ладоней, а только

прохлада, чередующаяся со зноем.

И дерево, стоящее по пояс в траве, живущее при дороге,

прекрасно понимало, на что оно может рассчитывать, а на что нет. А еще

простудившемуся дереву неимоверно захотелось полежать в горячей ванне и

медленными глотками выпить при этом пару чашек черного шоколада. Но

никто не обращал внимания на романтическое дерево с аристократическими

замашками. Люди бежали по дороге, спасаясь от крупных капель ливня,

похожего на сорванные белые черешни. Людям тоже было холодно и

промозгло и они искренно мечтали о том же, о чем мечтает земля,

наполненная водой.

Жизнь вокруг напоминала огромный сад, внутри которого

каждый шорох требовал внимания и заботы. Могучие и робкие деревья

мечтали о любви. Они хотели испытывать то, что хотя бы раз в жизни

испытывали люди, но доверчивые и наивные деревья не знали, что любовь -

это чувство, которого ищут абсолютно все, но далеко не все находят.

Деревьям было неведомо, что многие из бегущих по

дождливой дороге не до конца испытывали то завораживающее состояние, о

котором мечтают лиственные короли и принцессы. И деревьям хотелось

кричать на весь мир о своих чувствах, но они не умели кричать, поэтому

березы и рябины неистово размахивали ветвями, демонстрируя всему миру

свои желания.

Деревья мечтали о том, чтобы кто-то взял густые

железные грабли, похожие на гребни и расчесал их густую шевелюру.

Деревья мечтали о классическом тайском массаже, о неистовстве. Деревья

не принадлежали сами себе, они принадлежали всем, поэтому искали в

толпе бегущих и спешащих того, кто владел искусством любви. Все живое

вокруг нуждалось в этом чувстве, но его было слишком мало и все чаще

казалось, что оно лишь для избранных.

Кузнечики любили траву, ветви любили птиц, листья

любили дождь, ручьи любили детские ладони, ягоды любили теплые губы

медведей и лисиц, коряги любили ужей, а она любила жизнь.

Жизнь. Такое маленькое миниатюрное слово - обласканное

и изувеченное, щедрое и скупое слово, способное поставить любую цель и

заплатить любую цену. Краткое и убедительное слово, обгоревшее на

солнечном диске и замерзшее во льдах. Слово, требующее любви,

изнемогающее от любви, основанное на любви. Слово, сделанное из порока

и добродетели, высчитанное по звездам, угаданное по заколкам Клеопатр и

по фибулам Наполеонов.

Девушка перестала бежать по земной дороге. Она вдруг

остановилась и сложила яркий летний зонт и решительно перебежала на

тропу жизни. Она была оптимисткой и безостановочно смеялась над

проблемами и над миром, желающим не столько любви, сколько чувственных

удовольствий.

Девушка взяла алый парус, развернула его на сырой земле

и высыпала на яркую ткань охапки трав, кореньев, злаков. Пока травы

высыхали, она схватила огромный мраморный кофейник и, наполнив его до

самого горлышка, вынесла на улицу. Каждое продрогшее дерево она напоила

густой кофейной гущей, перемешанной со сгущенным молоком. Так и ходила

вдоль дорог и ложбин, становясь то беспечной, то серьезной, но, не

прекращая разливать темную воду под мощные коричневые стволы, уставшие

от однообразного одиночества.

Девушка испытывала радость буквально от всего. По ночам

ее будили ангелы, по вечерам ее искали тролли, а на рассвете она

всецело принадлежала ярко-синему мотоциклу, который знал дорогу к ее

оврагам и ущельям, который приезжал в одно и тоже время и ожидал ее

появление ровно столько, сколько нужно было ждать.

А рассвет превращался в утро и давно зажившие раны

начинали вдруг сильно болеть. Синий мотоцикл, подъезжающий к овальному

подъезду, превращался в зависимость. Он увозил ее к кедровым орешникам,

к гнездам аистов, к рощам из голубой крапивы. Он похищал ее, предлагая

разнообразные маршруты. Девушка крепко обхватывала его тело, и они

напоминали два дерева, растущие из одного корня. Она смотрела на

солнце, а он смотрел на дорогу.

И удары грома ударяли ей в плечи и обрывали бисер,

пришитый к ее белому комбинезону. И они ехали по воде, по песку, по

согласиям и отказам, по пристальности и отрешениям. Бывало, что она

останавливала его на полной скорости и падала в траву, рифмуя

вселенную. И трава была сочной и мягкой. Она принимала девичье тело и

глаза слипались от особенного воздуха.

Как жаль, что жизнь - это постоянные изменения, что

ничего не происходит навсегда. Даже воздух меняет свое величие,

превращаясь в горящий сеновал. Даже воздух ведет какую-то свою, двойную

игру с небом. Даже воздух без позволения заглядывает в глаза, пытаясь

выведать тайну пшеничного колоса и тайну увянувшей незабудки.

Девушке нравилась такая жизнь. Ей нравилось встречать

жизнь под рев нагревающегося мотора, нравился риск, сопутствующий всем

этим встречам. Он приезжал только за ней, причиняя сладкую боль,

похищая ее у святой земли и у смятых листьев подорожника. И девушка,

названная от рождения Аурой смело садилась на кожаное сиденье, забывая

о зигзагах и впадинах, о графиках рабочей недели, о том, что водитель

синего идола был чужим мужем. Приличия и неприличия - все это напрочь

отбрасывалось в сторону, и главным было только то, чтобы он приехал и

сбросил ее в жгучую траву, что выросла сама по себе. Главным было

неощутимое и неприкосновенное.

Она ехала прямо за его спиной и вовсе не держалась,

стыдясь прикоснуться к его красивому сильному телу, принадлежащему

вовсе не ей. Аура чувствовала, что ей принадлежит его душа, но тело

пребывало во власти другой женщины, катающейся на его синем мустанге по

ночам. Возможно та, другая тоже падала в траву и считала звезды,

рассыпанные и потерянные между стеблями. Аура старалась не думать об

этом, переставая приближаться к водителю ближе чем на два дюйма,

переставая гладить его кожу, боясь привыкнуть. Единственное, что она

позволяла себе вдоволь, так это смотреть ему в глаза, понимая, что их

посетила любовь с первого взгляда.

Она изучила его темно-синие глаза как дно самой

глубокой и загадочной в мире реки. Резиновые шины немного отвлекали, и

Аура переводила глаза с одного на другое, проникая в глаза как в

горячие синие ковши, наполненные страхом познания. Она немного не

доверяла тому, кто ворует ее у всех остальных, и под музыку Элтона

Джона обучала саму себя сдержанности и терпимости. Боясь привыкнуть,

боясь присвоить себе чужое, синее сердце она отворачивалась,

отодвигалась и шла пешком по каплям разливающегося бензина, по не до

конца закрученным гайкам и по сверкающим шлемам.

И восходящее солнце не воспринималось без прекрасного

мотоцикла, призывающего к побегу. Девушка становилась смелой

наездницей, и ей казалось, что она спешит на тренировку, что это

своеобразная утренняя пробежка, под приспущенными занавесями

начинающегося спектакля, который произойдет поздно вечером. Для нее это

была своеобразная репетиция, разгон перед прыжком. Для нее это было

придыханием, недосоленной рисовой лепешкой, удивлением.

Аура понимала, что он может в любую минуту не приехать

и тогда солнце станет для ее души темно-синим. Мысленно она готовилась

к этому, но отрицала, надеясь вечно прожить в сказке. Только бы высокая

трава не высохла до основания, лишь бы было, куда падать с высокого

трамплина прожитых земных лет и прочувствованных полнолуний.

Приезжающий на рассвете синий мотоцикл принадлежал

только Ауре. Технический паспорт этой магической машины она бережно

хранила в платяном шкафу, пряча документы на ровных полках, устланных

кружевным бельем. Девушке казалось, что гараж находится на небесах и

именно оттуда прямо по воздушным дорогам приезжает загадочный водитель,

останавливающийся под окнами дремлющего города и ждущий, когда девушка

проснется. Казалось, что он тоже зависел от нее, от чужой женщины,

становящейся близкой и понятной.

Однажды они уехали слишком далеко, забывшись и не успев

предупредить других людей, таких же близких и понятных. Прогноз погоды

предвещал штормовое предупреждение, но Аура никогда не боялась

агрессивной летней грозы, потому что сама была грозой, наполненной

вспышками и электрическим током, потому что сама сверкала в темноте,

соединяя провода и ленты и завязывая их в тугие банты. Она не надевала

шлем и даже на самой высокой скорости ехала без него, с непокрытой

головой, с неуемным воображением.

Однажды они уехали дальше позволенного. Туда, где нет

светофоров и ограничений, где часы раздвигают свои каменные ноги, где

статуи оживают и обретают своих земных двойников. Они разрешили себе

стать настоящими, обойдя законы морали и этики. Синий мотоцикл

превратился в божество, а его изгибы напоминали человеческие легкие,

дышащие пылью. Металлические легкие жаждали смазки. Металлические

легкие мечтали выпить маслянистый компот, и Аура застенчиво целовала

металл, который уносил ее в мечты.

Очень давно она поняла, что мечты непременно сбываются,

стоит только сильно захотеть и вначале нарисовать эскиз своей мечты, а

потом оживить бледный рисунок своими яркими действиями.

Глубокомысленные и простые эскизы наших желаний - милосердные,

эгоистические, пленяющие и страдающие мечты. Они словно заложники,

словно враги, словно спасение. Наши мечты похожи то на приспущенные

красные рваные чулки, то на дорогие парфюмерные наборы. Время меняет

наши мечты до неузнаваемости и иногда линии тех эскизов становятся

невидимыми, еле-уловимыми или же, напротив, эти линии становятся

грубыми и жесткими, уродливыми и наведенными через трафарет.

Аура была великой мечтательницей, и синий мотоцикл был,

пожалуй, одним из ее мечтаний - осуществленных и искренних. Ей всегда

хотелось, чтобы к ней приехал человек, владеющий дорогой. Тайно, как

всякая женщина она желала быть похищенной мужественным, надежным

всадником, оседлавшим синий айсберг, всадником, что движется к

экватору. Хотелось бросить в дорожный рюкзак пару самых необходимых

вещей, хотелось погладить горячий мотор, сняв перед этим все кольца со

своих рук и умчаться по бездорожьям и трущобам мира. И чтобы вез только

он и никто больше, потому что на самом деле только женщина выбирает

себе мужчину и от ее решения зависит практически все. И если она уже

сядет сзади, держась за его спину, то она поедет куда угодно, лишь бы

дорога не заканчивалась никогда, лишь бы вместо бензина не пришлось

забивать полный бак пролитой кровью.

Ее мечты уже давно не были эскизами - робкими и

ранимыми. Скорее всего, они напоминали живописные полотна, зачастую,

словно рисованные отвалившейся гайкой, испачканной в мазуте. Она

привыкла к мотоциклу, и со временем даже Пегас ее вдохновения выглядел

как эта механическая машина. Вместо крыльев были колеса, вместо облаков

был асфальт, и Аура задерживала дыхание и ежилась от бесспорного

удовольствия.

Везущий ее вдаль разрешал все. Иногда она выбегала из

подъезда в прозрачном длинном сарафане, иногда в неудобном тугом кимоно

или в китайском халате, перевязанным под грудью черным поясом. Водитель

разрешал ей практически все, не лишая свою избранницу женственности и

наивности. Она могла выглядеть как угодно, меняя наряды и прически. Он

словно не замечал того, как один великолепный цветок меняется на

другой. Он обращал внимание только на ее глаза, и ничто не могло

утаиться от его пристального взгляда. И если он замечал в глазах своей

спутницы тревогу, то он тревожился и беспокоился, словно за самого

себя, только никогда не спрашивал, только всегда предлагал свою помощь.

Они были довольно странной парой - такие

непредсказуемые, разные, нерешительные и вместе с тем готовые умереть

друг за друга. Аура ожидала утро только для того, чтобы выйти из

подъезда и ощутить тепло синего топаза, покорившего ее разум. Девичья

жизнь была расчерчена под линейку, слегка напоминающую бордюры трассы.

Жизнь ее диктовалась срывающимися тормозами, неожиданными поворотами,

жизнь словно записывалась на диктофон, обливалась бензином и

поджигалась брошенной небрежно спичкой.

Они объезжали бары и гостиницы, они врезались в шалаши

и в туристические палатки. Они перелетали через светлячков, через мосты

и громкоговорители. Они забывали о часовых поясах и лунных циклах, и

это даже была их доза - одна на двоих. Их сражал дождь и стаи бабочек,

но два человека бросали свои сердца на земляной пол и умирали от

счастья, продолжая молчать, опасаясь нарушить тонкую сферу движения по

летней траве.

Мужчина пытался сочинять музыку, она пробовала

создавать гимны для байкеров, и с каждым днем эта безмолвная радость

нравилась им все больше и больше. Она безумно возлюбила лето, которое

позволяло им подобные свидания. Аура мысленно зажигала свечи, которые

она ставила в придорожных церквях, ставила за вечное здравие земного

солнца. Синий мотоцикл дышал и жил исключительно в сезоны тепла, и

девушка думала, что цвет лета - это синий цвет. Она даже писала синие

стихи и бирюзовые рассказы, она вязала синие носки и защищала синие

диссертации. И даже волосы ее отдавали синевой. Синие облака, синие

пихты и синий асфальт… Она теряла разум в этой стремительной яркой

цветовой гамме. Она покупала синие подсвечники и зажигала синие огни.

Аура превращалась в сапфир. Когда он приезжал, девушка

начинала задыхаться, ведь воздуха действительно не хватало. Легкие были

словно наполнены росой, перемешанной с отцветающими одуванчиками. Она

непременно снимала туфли, вытирала яркую помаду и открывала крышку

рояля, начиная загадывать желания. Он вдохновлял ее - ранимую,

безупречную, бездонную.

Ауре на самом деле казалось, что к ней приезжает Ангел.

Она жила в ожидании, ощущая, что ее чувство напоминает летнюю грозу -

приближающуюся, не пролившуюся, нависшую над сердцем. Она боялась этого

темно-сиреневого платка, наброшенного на голову небосвода, на чело

солнца.

Сделав несколько аккордов, девушка выбегала на улицу, и

казалось, что лестница под ней плавится и плачет. Аура бежала, будто

опаздывая на работу, ведь жизнь на сиденьи синего идола превратилась в

ее работу. Они даже не здоровались, не смотрели друг на друга. Девушка

просто прикасалась щекой к его перчатке и запрыгивала на синее облако,

словно дикая кошка, которая прыгнула на ветку. Пожалуй, она

превращалась в деталь той эксцентричной машины, проливающей свое

машинное масло на ее ноги, обхватывающие тело мотоцикла и не

отпускающие его.

А ветер разравнивал асфальт, прогоняя мелкие камушки и

битые стекла, чтобы ехали они как по маслу. Водитель привозил в

багажнике молочные коктейли со свежими фруктами, стеклянные банки,

наполненные до самых краев вкусным мороженным, приготовленным по

специальным рецептам, бережно хранящимся в багажнике крылатой машины.

Она съедала этот сладкий, хрустящий на губах лед и мужчина в шлеме

немного притормаживал, замедляя ход, давая Ауре возможность насладиться

вкусной ностальгией за северным ледовитым поясом, за сказками про

снежную королеву и о заколдованном мальчике, забывшем о любви.

Водитель разрешал ей наклонять свое туловище назад,

вроде бы ложиться на сидение и зажмуриваться от нахлынувшего

головокружения. Иногда, он, двигаясь на большой скорости, подбрасывал

высоко вверх солнечных зайчиков, и девушка ловила их и прикалывала

ажурными брошками прямо к своему сарафану.

Боже, какой же она была искренней, настоящей,

самозабвенной! Ее кожа блестела как позолота, снятая с самых дорогих

итальянский масок, под которыми скрывался когда-то сам Казанова и

вереница его любовниц.

Аура забывала о том, что вокруг жили люди. Ее глаза не

видели ни прохожих, ни любопытных, ни вспыльчивых, ни попавших под

шквал рьяной и стыдливой красной рябины. Она была влюблена в человека,

открывшего ей таинство бесконечной дороги, безбрежность простора.

Они ехали, и ее руки дотягивались до верхушек кленов и

кипарисов. Он нажимал на педаль машины, а она, одновременно нажимала на

педаль рояля и два человека брали самую высокую ноту, поражая вселенную

силой своей обоюдности. И все это вершилось в каком-то непривычном,

зловещем молчании и мужчина, не оборачиваясь, видел ажурный завиток на

ее шее - завиток, похожий на круасан, приготовленный для любимого

человека.

Она чувствовала себя талантливой и возвышенной.

Когда-то Аура мечтала стать певицей, поющей в подворотнях и трущобах. И

у нее даже был микрофон, сделанный из увядших кувшинок и из ствола

срезанной березы. Этот удивительный певческий атрибут придавал ее

голосу особый шарм, поэтому голос запоминался навсегда. Обрамляли

микрофон аккуратно срезанные крылья бабочек, и девушка пела, побеждая

ветер и покоряя пространство, принадлежащее природе. Ее слушателями

становились кусты, лесные заросли, овраги и выброшенные телефонные

книги.

Чем дальше он отъезжал от города, тем смелее

становилась она, тем ярче зажигались огни фонарей, стоящих вдоль

дороги. Аура брала с собой гусиное перо и виртуозно вкладывала его в

рот, сжимая зубами и записывая на кожаной куртке водителя возникающие

мысли и внезапно рожденные изречения. Она писала прямо на его спине, не

вынимая изо рта перо и выдумывая новые тексты.

Дорога научила ее смелости и любви. И ей был неведом

плачущий экстаз ее безвыходного умопомрачения. Девушка жила, ничего не

боясь. И только единственная вещь тревожила основы ее малахитового

сердца - больше всего на свете она боялась, что синий мотоцикл не

приедет, что она не услышит привычный шум мотора, а значит, перестанет

ощущать биение собственного сердца. Это было страшнее всего - подойти к

окну, встречая рыжий, пестрый рассвет, перегнуться через балконные

перила и увидеть, что под балконом зияет пустота, черная дыра,

повергающая в шок.

Этот мотоцикл приручил ее, а быть прирученной так

сладко, а потом так больно, ведь человек уже не способен жить без цепей

и наручников, надетых другим человеком прямо на оголенное чувство. Быть

прирученным - это значит перестать быть, потеряться и не найтись более,

утонуть, исчезнуть, устать. Быть прирученным - это значит попасть в

аварию и не выжить в том доверчивом головокружении одиночества и

великой потребности во взаимности.

Она позволила себя приручить, и водитель в шлеме

присвоил золотые прииски ее женственности. Он считал ее талантливой, он

пробудил в ней гения, и Аура надевала серьги из топазов и гладила

бритвенные лезвия, пытаясь освободиться от цепей и наручников,

наброшенных мужчиной на пылкое тело земной прозаичности и

обыкновенности. Она сбрасывала, а он тут же подбирал ее чередования и

отрешения и привязывал к себе, не давая возможности уйти. Он

принадлежал к редкому типу мужчин, которые подавляют волю женщины. Ему

было сложно возразить, ему было трудно отказать, и она смирялась,

подчиняясь копью, вонзившемуся прямо в сердце.

Волевая и бесстрашная оказывалась слабой и податливой и

мотоциклист, умело управляющий своим синим железным мустангом умело

управлял радостной девушкой, включающей зори и выключающей фары.

И она ехала лежа, чувствуя, как его сильные руки лепят

ее из глины, из фарфора и фаянса. Вовсе не сопротивлялась, потому что

он угадывал линии ее потаенных желаний, потому что он предсказывал

повороты ее ожерелий и измерял глубину ее оврагов. Потому, что он падал

в те же овраги и исцелялся теми ожерельями, продолжая лепить из

твердого мрамора ажурную женскую фигуру, желающую любви. И она

прислушивалась и догадывалась, а шум колес вдохновлял ее на рэповские

композиции и господь бог казался всемирно известным ди-джеем,

сочиняющим модный стиль всему живому на земле.

И планета превращалась в яркую грампластинку,

вертящуюся по своей оси и держащую на своей плоской поверхности два

человеческих тела, сидящих на синем идоле счастья.

Молодость и любовь спешили за горизонт, которого нет у

круга. А они верили в существующий мираж черты, за которой новая

трасса, заасфальтированная или же сотканная из разорванных брезентовых

мешков, из эфира и из крыльев умерших эльфов. Потусторонняя дорога, по

которой снова будет мчаться синий вихрь на тугих колесах, знающих, куда

ведет путь людей, спешащих намотать синюю дорогу на изгибы своих не

рвущихся кожаных перчаток.

Для летящего мотоцикла дорога никогда не заканчивается,

ведь он едет по песку, по сухим дровам, по зажженным углям, по

раздробленным факелам. Он едет между деревьями, между каменными

пальцами плотно стоящих гор, между каплями воды. Мотоцикл перегоняет

земное время и наполненный бензином железный бак заменяет пустоту души.

И дорога как синяя лента, и ветер шумит в ушах. И,

кажется, что быстро едущая миниатюрная машина знает азбуку перекрестков

и отцветающих лип, что мотоцикл пишет Библию отношений человека и

вертящегося на вертеле солнца, поджаривающего бока и освещающего путь.

Водитель следил за девушкой небрежно сидящей сзади. Он

направлял свое зеркальце прямо на нее и вдумчиво всматривался в

проблески женского настроения. И казалось, что он вовсе не смотрел на

дорогу, что он смотрел на ее лицо, изучая все правды и обманы, все

изморози и оттепели. А она чувствовала, что отражается в серебреном

стекле, и не поправляла спутанные локоны и распрямляла ресницы. А она

доставала из овальной глубокой косметички разноцветные карандаши для

подводки глаз, и водитель уменьшал скорость, давая возможность

наезднице дорисовать на собственной коже свой портрет. И она

неторопливо рассказывала ему некоторые свои женские секреты, не

заикаясь, не стыдясь, не отступая ни на шаг.

Он увозил ее из реального мира, а она не реагировала.

Аура ощущала, что она давно выпала из гнезда мироздания и словно птица

попала под колеса этого мотоцикла. Она сливалась с этой машиной в одно

целое, перемалываясь жесткими жерновами, и клочья ее подсознания

провисали на резиновых шинах синего идола. Это было страшно и сладко,

это было немилосердно и праведно, потому что это было биением чувства,

а чувство - это всегда состояние неопределенности, когда ты не знаешь,

а всего лишь ощущаешь, когда смутно догадываешься о том, что ожидает

тебя за поворотом, за блаженным дьявольским рогом, набросившим на себя

безукоризненный порочный крест. А чувство - это собственноручно

изобретенные крылья и собственноручно вырытая яма; это эхо, идущее не

от голоса, а от замершего пространства; это трафарет, шаблон и

свободный сюжет.

Синий идол завоевал ее, всецело заполнив время

трогательной Ауры. Они не разлучались, и общие секунды превращались во

вспышки редкой радости, которые они делили поровну, озаряясь друг

другом, и не прекращая ехать по мокрому асфальту.

Иногда она просила водителя остановиться, и тот

прерывал железный пульс и нажимал на тормоза, отпуская девушку на

свободу. Аура опускала ноги на грешную землю и какое-то время не

двигалась. Ей было больно и непривычно ходить, ведь она привыкла ехать,

привыкла сжимать коленями металлическое тело синего факела, умеющего

парить над трассой. Девушка с трудом передвигала ноги, не понимая,

почему оборвалась лента, почему она не приветствует ночные фонари,

почему не перегоняет огромные грузовики и автобусы. Было слишком

медленно ходить, слишком медленно жить и Аура, забыв про траву и комья

рыжей земли, возвращалась к своему мотоциклу, ложась на него и оживая

от прилива новых сил.

Мотоцикл казался донором, переливающим свою горячую

кровь в ее благословенные вены. Человек смешивал свою плоть с плотью

железного божества, и никто не мог прекратить тягу, которую испытывали

металл и девушка, прижавшаяся к сидению, излучающему энергию экстаза.

Не сиденье, а лавина - огнедышащая, трепетная,

импульсивная. Бензин превращался в мужское семя, дающее жизнь и Аура

отчетливо осознавала, что она зависима от металлического любовника,

дарующего и отнимающего. Ее законы рушились, растворялись, истлевали,

ведь она нашла своего кумира, она отыскала свое святое место.

Синий идол перемещал ее по пространствам и иллюзиям.

Приходилось сжигать поля, для того, чтобы ехать быстро и непрерывно.

Приходилось осушать озера, ведь мираж горизонтальной линии манил, не

давая покоя, не оставляя времени для передышки. Водитель наблюдал за

тем, как кроткая и робкая девушка влюбляется в своего любимца, в ему

принадлежащую машину, в его жизненный смысл. Он словно ввел в нее иглу

блаженства, и когда девушка дрожала, внимательный и сильный мужчина

укрывал ее кожаным чехлом, рассматривая, как быстро меняется цвет и

форма ее глаз, ищущих пробуждения.

А дороги словно расползались, раздваивались,

увеличиваясь в размерах, и Аура упрашивала водителя ехать по болотам и

льдинам. Она входила во вкус, заболевая лихорадкой извечной погоней за

каплей бензина, заводящей мотор. Два человека ехали по дорогам, на

которых не было автозаправочных станций и чтобы двигаться дальше им

приходилось становиться изобретателями, поэтому Аура придумывала новые

рецепты для изготовления бензина. Она забегала на середину луга и

охапками собирала длинные желтые ромашки. Листья безжалостно обрывала,

а из крупных цветочных головок и из сочных стеблей получала горючую

смесь. Нежными пальцами она раскладывала свои колдовские снадобья на

прозрачный индийский шелковый платок, соединяя края косынки и завязывая

все это в узлы. И выжимала все это, получая густой сок, похожий на

приворотное зелье. Она, словно хозяйка положения, заливала полный бак

этим странным составом, а затем снимала с указательного пальца

старинный перстень, отодвигая в сторону драгоценный камень, и по каплям

отсчитывала змеиный яд, стекающий из перстня. Туда же добавляла

несколько грамм перламутрового лака для ногтей, и все это

перемешивалось узкой тростинкой.

Словно Дьявол стоял за спиной, словно Бог его

отодвигал. Вежливый и мудрый мужчина заводил мотор, и прекрасный

мотоцикл срывался с места, поднимая клубы пыли. И снова километр за

километром, и возникающее сильное желание протаранить горизонт и

вырваться за пределы земной оболочки, чтобы там поменять пробитые

колеса на новые, чтобы обновить цвет на еще более яркий и насыщенный.

Они мечтали о том, чего не бывает на самом деле и мечты их сбывались,

потому что были они искренними по отношению друг к другу, потому что

были они честными по отношению к галактике.

Аура никогда не уставала, а мужчина разрешал ей быть

темпераментной. Они совершенно не щадили себя, но мотоцикл жалели,

давая ему возможность отдохнуть и успокоить свою горячую машинную

кровь. Он брал девушку на руки и сносил с металлического пьедестала

прямо на сырую землю. И синий идол облегченно вздыхал, и дыхание его

учащенного ритма успокаивалось. Дыхание, которое было похоже на рев и

на рычание вдруг становилось ровным. Девушка следила за любимой

машиной, и каждая бабочка или стрекоза, садящаяся на кожаное сидение,

вызывала ревность и даже неожиданные слезы.

Мотоцикл действительно приравнивался к божеству.

Девушка не сводила с него глаз. Ей казалось, что он живой, что он все

видит и понимает. Ей казалось, что эта машина даже знает наперед

человеческие судьбы, поэтому она старалась разговаривать тихо и

размеренно, чтобы не разбудить спящего в кустах повелителя ее

скоростных виражей. Это именно он украл ее, похитил из тесных комнат,

где под абажуром она непрестанно мечтала о далеких путешествиях, о

причудливых летописцах и о странных монахах, знающих любовные молитвы.

Синий мотоцикл вырвал ее из крепких тисков

затворничества, и только благодаря нему Аура увидела мир - реальный,

распятый и спасенный мир людей и безлюдности. Она увидела не копию, а

оригинал. Ее огромные чудотворные глаза видели настоящий, трепещущий,

воркующий, свирепый мир и те книжные рисунки с их блеклыми оттенками

казались ей совершенно неправдоподобными, ведь невозможно сравнить парк

на бумаге и парк наяву - зеленый, необъятный, загадочный и вовсе не

втиснутый в словесную строку.

Синий мотоцикл напоминал какое-то животное - странное и

доброе, дикое и ласковое. Иногда она думала, что это зверь, способный

укусить и обласкать, поэтому она осторожно и сдержанно гладила

металлическое туловище, периодически одергивая руку. Странный и

милостивый мотоцикл издали напоминал изогнувшегося в прыжке питона,

поджидающего жертву. Он завлекал в свои тайны, превращаясь в удобное

сидение, забрызганное синькой. Аура даже обрезала свои длинные ногти,

чтобы случайно не поцарапать поверхность красивой и трогательной машины.

Мотоцикл вынес ее на своих железных руках на свежий

воздух, и девушка потеряла ключи от дома, а ключи от синего идола она

носила на своей груди, на одной нитке с нательным крестиком. Часто она

переставала дышать, прислушиваясь к сердцебиению своего железного

друга. Ведь если бы не он, то девушка, сочиняющая книги никогда не

узнала бы, как чарующе прекрасна наша планета. Благодаря ему ее

маршруты резко изменились, а ее горизонты беспредельно расширились,

ведь она наслаждалась жизненным темпом. Уютная квартира становилась не

интересной, ведь от каменных стен не замирал дух, и не останавливалось

сердце.

Мотоцикл дал Ауре шанс отказаться навсегда от привычной

обыденности, приводящей к разрушающей тоске. Синий идол избавил ее от

одиночества, ведь он увез ее в центр города, в центр мира. Она могла

притрагиваться к воротам древних крепостей, могла собирать гербарий и

припадать к родниковым сладостям, давая возможность лесному оленю

стоять рядом и утолять свою жажду вместе с человеком. Такое было

возможно в первые дни сотворения мира. Такое стало возможным в

современном веке, ведь мотоцикл как настоящая машина времени

перебрасывал женское тело от ощущения к ощущению, поэтому Аура

наполнялась смелостью и величием.

Мужчина в шлеме угадывал направления ее мысли, и они

вдруг оказывались в густых зарослях лесного малинника, и она

обязательно бросала несколько самых сочных и спелых ягод в бензобак,

подкармливая своего любимца. Каждое лесное дерево знало их мотоцикл в

лицо, потому что лес был большим домом, диковинным домом без крыш и

порога.

Они словно врывались в недозволенное, непривычное.

Достаточно высокая скорость успокаивала до бела раскаленные нервы.

Мужчина снимал кожаную куртку, она приподнимала повыше подол узкой

джинсовой юбки и начинала забрасывать корпус машины осенними листьями.

Хотела сбежать от синего идола и хоть на миг не принадлежать ему, но

ничего не получалось. И восхищенная женщина послушно следовала за силой

притяжения, осознавая, что это не мотоцикл, а синий магнит, не

отпускающий длинные девичьи ноги.

И Аура была благодарна этому странному железному

кавалеру, обнимающему ее за бедра. Как жаль, что сентиментальный и

мощный мотоцикл не мог достать до ее талии, до выпуклых белых ключиц,

до родимых пятен на сахарной груди.

У них были странные отношения, и Ауре казалось, что она

любит синего идола намного больше, чем он любит ее. Она даже

чувствовала себя навязчивой и несвоевременной, и хотелось спросить у

непонятного гордого мотоцикла, как он к ней на самом деле относится и

кем она является в его беге по вертикали. Хотелось взять его за крепкий

руль и управлять. Хотелось заглянуть вовнутрь и детально рассмотреть

его железные кости, его желания, щедро смазанные машинным маслом.

Аура ходила вокруг синего идола, смотрясь в маленькое

зеркальце и дыша на него, наблюдая за испарением, остающимся на стекле.

А затем она вытирала эти капли своими ресницами и на зеркальце

возникали полосы, напоминающие львиные хвосты и рыбью чешую. И никакого

тщеславия и унижения, только любовь, только притяжение.

Аура забыла дорогу домой. Она практически жила на

улице. Мотоцикл больше не приезжал к ее балкону, ведь она переселилась

в гараж, сделанный из стога сена, покрытого черепицей. Она ложилась

рядом с резиновыми колесами, желая синему идолу спокойной ночи и

напевая какие-то замысловатые колыбельные песни, пропитанные бензином и

пылью. Длинную русую косу она привязывала к железному шурупу для того,

чтобы мотоцикл вдруг не уехал без нее. Разлука обозначала бы смерть,

ведь они стали одним целым, и водитель в шлеме терялся в догадках, не

понимая, как в нежной девушке может быть столько камней верности,

столько песка искренности.

Он удивлялся, охраняя ее от чрезмерной восторженности.

Она ведь сдувала с синего идола куски грязи и шелуху разбитых орехов,

ведь именно он научил ее дорожить мгновениями и длинными заборами и

она, не зная слов благодарности, надкусывала его железные покрытия,

словно те были вкусными. Мужчина поднимал ее с колен и ложился рядом,

оберегая и слегка побаиваясь тех неожиданных всплесков, которые

периодически вспыхивали в ее глазах, напоминающих рысью шкуру. Девушка

прикладывала к мотору ухо и вдохновлялась тишиной, а потом внезапным

возмущением гудящего мотора и вздыхающих металлических спиц.

Иногда Аура и мотоцикл попадали под дождь и вымокали до

нитки, а потом доезжали до самой яркой обочины, останавливались,

разжигая высокие необъятные костры. Девушка стеснительно смотрела на

влажные фары синего идола, и ей мерещилось, что машина плачет. Она

приближалась, высушивая своим дыханием внезапную печаль, которую

испытывал мотоцикл, имеющий душу человека. Не было времени думать, и

она решительно лишалась верхней одежды и развешивала свои сарафаны и

кофты на колесах, на руле, на кожаном сидении. Синий идол словно

отворачивался, чтобы не смотреть на откровения, запоминая плавные

робкие движения своей верной подруги. Ауре казалось, что он даже

становится перед ней на колени, срывая цветы, растущие поблизости от

зажженного огня.

Аура хотела отрицать все то, что ощущала, но синий идол

полностью подчинил ее волю, и она смотрела широко раскрытыми глазами на

свои платья, исчезающие в горле прожорливого мотоцикла, съедающего ее

наряды, верхний слой ее тела…

И они были словно совсем одни, как будто все остальные

люди ушли навсегда, оставив им свои дачи, имения, заповедники,

заповеди. Одни в целом мире, где все было подчинено погоне за солнцем и

бегству от луны. И Аура не распутывалась, не освобождалась от странного

влечения. Она все больше притягивалась, доверяя мотоциклу свою душу и

сложные мечты, выгоревшие на дорогах жизни. Девушка записывала свои

краткие мысли на миниатюрные бумажные листы и вкладывала их в машинные

внутренности, словно был синий идол святой стеной плача, исполняющей

сокровенные желания. Закрывала лицо руками и впадала в транс, боясь

отстранить белые пальцы и не увидеть его - молчащего и властного,

бесстрашного и даже сентиментального.

Смиренно, женственно и уверенно она легла на траву,

готовясь к обряду. Пришло время отдыха, и Аура растянулась под колесами

возлюбленного, словно была она скрученной лентой, скрученным бантом,

позволившим себе все. Она легла, принимая веру синего идола, принимая

очертания его накачанного мускулистого тела, одетого в кольчугу.

Мотоцикл состоял из тщательно скрепленных звеньев, образующих цепочку -

неразрывную, крепкую цепочку бытия, в котором все логически связано, в

котором одно постепенно переходит в другое. Нет, это был не просто

мотоцикл, это был целый город, государство из сплавов и спаек. А она

жила внутри этого города, который стал ее металлической родиной.

И она лежала на границе, пролегающей между ее телом и

его тревогой. Водитель превратился в посредника, замечающего их

нервозную, нетерпеливую связь. Расслабленное девичье тело судорожно

вздрагивало в том странном сне, будто Аура продолжала движение по

нервной дороге, преодолевая почки и отклеенные почтовые марки,

прилипающие к вспотевшим резиновым колесам. Водитель в шлеме осторожно

склонился к беспокойной Ауре, убаюкивая ее жарко текущую кровь,

уговаривая ее к крепкому забытью, где ничего не чувствуешь. И она

подчинялась, вновь подчинялась, потому что мужчина был слишком

убедительным.

И вот, когда она по-настоящему уснула, он подхватил ее,

словно брошенный царский жезл и унес подальше от синего идола, обещая

ему вернуться и оседлать железный ветер. Мужчина шел осторожно и

быстро, стараясь не спотыкаться об выбоины и ухабы, боясь разбудить

чуткую и чувственную девушку, никогда не надевающую черную паранджу на

свое изумительное белое тело. Нелегкая ноша и отнюдь не легкий путь,

который он усердно проделывал, преследуя свои особенные загадочные

цели. Он не был похож на разбойника, на похитителя, а она волнительно

шевелилась в его руках, словно исповедуясь, каясь, словно принимая

святое причастие, текущее из расширенных пор его загоревшей и соленой

кожи.

Он проникал в ее надрезы и надежды, смешивая кровь и

небесные крыши их общих домов, построенных великими зодчими. Их знаки

зодиака смешивались в месиво, а она сладко и пристыжено дремала,

периодически приоткрывая капризные губы для прощающих поцелуев и

непростительных объятий. Когда он поднимал ее с земли, он отвязал ее

длинную косу от прекрасного синего идола, разлучая их, быть может,

навсегда.

Ее накал необходимо было остановить, прервать, даже

разрубить, потому что целеустремленный водитель в космическом шлеме не

мог больше ездить в ее присутствии. И тогда, когда она сидела за его

спиной, ему хотелось высадить странную девушку у первого поворота и

исчезнуть, забывая мощный поток тех невероятных чувств, которые она

обрушила на его хрупкую душу, не привыкшую к бурям и ураганам. Он

должен был отключить ее от своего пораженного сердца, потому что

дальнейшая дорога в паре с ней была невозможной.

Мужчина нес ее по извилистым тропам и по измученным

линиям, и колючие ветви ударяли его по щекам, обвиняя его в том, чего

он сам не осознавал и не соизмерял. Твердые и острые листья мешали ему,

заставляя сгибаться под тяжестью и непредсказуемостью их зелени.

Корявые коряги хватали его за ступни, вынуждая спотыкаться и ударяться

о камни. Только водитель в шлеме все выдерживал и оставался бережным и

нежным, боясь пробудить и растревожить доверчивого человека,

поверившего в его ежедневные рандеву. Он должен был унести ее подальше

от своего сердца, чтобы больше не нести ответственности за те внезапные

приливы и отливы, в которых она пребывала. Он приручил ее и испытывал

стыд, потому что не знал, как выйти из тайги, в которой его душа

потерпела крушение, как выплыть из реки, в которую он неосторожно

зашел, придавливая ракушки и срезая водоросли.

Кисти его сильных рук замирали и терпли от оцепенения,

но он шел, отодвигая лианы взглядом, наполненным страданием. Он

двигался плавно и противоречиво, отдаляясь от синего идола все дальше и

дальше. Казалось, что он заходил вглубь самого себя, следя за тем,

чтобы ей не было больно, боясь уронить сладко спящее солнце, сделанное

из кожи и плоти.

По пальцам его пробегали разряды электрического тока,

приказывающие вернуть все на прежнее место. И он продолжал идти, с

каждым шагом разрушая тот крепкий забор верности, который он воздвигнул

однажды посреди пустыни одиночества и безверия. Он должен был

избавиться от нее и от той привязанности, которую излучали ее странные,

закодированные глаза, блуждающие по поверхностям и попадающие в цель.

Он знал, что был не достоин такой ее покорности и

признавался себе в том, что он просто бесконечно слаб в сравнении с ее

нежностью и женственной привлекательностью, пахнущей эротикой. Молодой

мужчина сдерживал свои воспалившиеся, напряженные жилы, притупляя

внутренний крик, желающий вырваться на свободу. Он принял важное

решение, перечеркивающее его крылья, поэтому он брел по бетону,

асфальту, траве и старался не оглядываться.

Там, позади, в лесной глуши стоял синий идол, ждущий

своей участи. Обманутый мотоцикл, думающий, что девушку уносят для

того, чтобы возлюбить ее на лесных полянах, посреди сплошных кустов и

непроходимых зарослей. Синий идол пристально всматривался в кромешную

тьму и не защищал свою верную девушку Ауру, потому что не знал, что ей

грозит опасность, потому что даже не догадывался, что они видятся в

последний раз.

Мужчина снял свой шлем, потому что при быстрой ходьбе с

его лба и висков стекали крупные янтарные капли, напоминающие слепой

дождь. Водитель опасался того, что эти соленые капли разбудят ее

доверчивое забвение, и она откроет свои огромные глаза и заглянет ему в

душу, убегающую от горящего огня. Мужчина знал, что он не выдержит ее

взгляда, поэтому ее закрытые глаза нравились ему намного больше, чем

глаза, распахнутые настежь, чем глаза, впитывающие и не отпускающие.

Сила ее привязанности была настолько велика, что

мужчина просто терялся, предпочитая бегство от безумного чувства,

принесенного для него в пыльных, потрескавшихся ладонях. Он ведь сам не

знал, зачем встретил ее когда-то в промежуточном, неясном видении,

зачем пристрастился к ее энергетической волне, что не знает меры. Она

ведь несла не мир и не успокоение. Она несла страсть - тонкую,

трогательную, таинственную и разрушительную страсть, принадлежащую

только двоим и никому больше.

Мужчина до этой минуты не мог понять, зачем он всегда

спешил к ее балкону, зачем припарковывался именно возле ее огнедышащего

томления, возле кошачьих повадок той, которую он даже не знал, а просто

чувствовал.

И он уносил ее из своей жизни, потому что не знал, что

делать с подарком судьбы, пропитанным женскими духа?ми. Он даже боялся

ее, ведь мы всегда боимся того, чему знаем цену. Боялся, что не

убережет дорогую реликвию, и она погибнет на его руках, а это было

непростительной дикостью, поэтому мужчина ускорял шаги, отказывая ей в

ее неуемных желаниях, не прикасаясь и не обнимая, не обнадеживая и не

опустошая. А подсознательно он думал о синем идоле, опасаясь, что того

угонят чужие люди, которым не будет прощения. От этих мыслей он

вздрагивал и останавливался, собираясь бросить эту девушку на произвол

судьбы. Переходя через овраги, он ловил себя на странном помысле, что

готов положить ее на сырой мох и уйти. Филины и совы придирчиво

молчали, показывая ему, что они все видят, и они свидетельствуют

внутренним беззакониям, которые они замечали и предчувствовали. Они

осыпали его спину кедровыми орехами и косточками от высохшего сухого

винограда. Ночные птицы забрасывали его еловыми шишками, но тот не

отбивался и не оправдывался. Он слишком спешил и никто на целом свете

не мог судить его за убийство вспыхнувшей любви к девушке, которая

мешала ему мчаться по трассам и вертикалям, по проклятиям и святыням.

Емкое и властное страдание овладело этим человеком,

боящимся слишком яркого света и слишком сложного дыма. Он привык видеть

и знать, привык владеть и править, а пойманная тропическая бабочка

просто мешала ему смотреть на дорогу - буквальную, простую,

взъерошенную ветром дорогу, по которой ходят люди, а не призраки.

Он действительно очень спешил, он стал уставать в ее

присутствии, потому что эта девушка была очень похожа на скорость, и он

терял силы рядом с ее громко и искренно стучащим сердцем. Получалось,

что она делала его обессиленным, и он уже не мог быть быстрым и

молниеносным, потому что азартная Аура лишала его беспокойства и

горения, потому что его кровь остывала и испарялась рядом с ее

колдовской кровью, цвета кораллового слитка, цвета красного золота.

И вот он положил ее прямо на выпуклые корни вечного

дерева - необъятного и загадочного, выросшего на обочине нескольких

оврагов. Свежие, вырытые овраги, появившиеся в лесу неизвестно откуда

отдавали сыростью и влагой, напоминающей черную росу. Девичьи волосы

опутали пуговицы его свитера, и казалось, что волосы эти хватались за

одежду любимого мужчины. И он - вежливый и внимательный обрывал эти

широкие деревянные пуговицы, оставляя их в ее вьющихся прядях.

Очень молодая и куда-то зовущая Аура не просыпалась и

казалось, что она умерла или заснула навсегда. Ему было слишком больно

смотреть на ее невинные детские губы, повзрослевшие в его руках. Не мог

быть рядом с ней и без нее тоже не был способен жить. Она была всецело

под защитой природы, а он был совершенно беззащитным и даже безвольным

в какой-то степени. Он видел, что девушка поверила ему. Он осознавал,

что сумел покорить и даже приручить дикий нрав странного создания. Эта

девушка могла сорвать шипящее солнце и съесть его у всех на виду, даже

не изменившись в лице и тем более не покаявшись. Она могла схватить это

солнце, словно то было цветной картонной бумажкой. Ее пальцы были

способны безжалостно скомкать тот желтый картон и выбросить его, не

подумав ни о ком и даже забыв о себе самой. Она могла порвать струны на

гитаре, потому что была слишком безудержной и слишком терпеливой. Если

бы он положил эту девушку на речную воду, то она унеслась бы рекой,

переходящей в другую реку. Оставляя эту смелую и робкую девушку, он

понимал, что элегантная Аура не погибла бы в смятении и в

разочаровании, ведь северные олени приносили бы ей на своих ветвистых

рогах грибы и коренья, тюлени дали бы ей свой бесценный тюлений жир,

пауки соткали бы исключительно для нее длинные рубахи, достающие до

самой земли. Белки кормили бы ее орехами и ночными огнями. Если бы он

оставил ее здесь одну, то она никогда бы не пропала без вести, не

погибла, потому что была любима Всевышним, потому что была обласкана

Нечистым.

Мужчина не боялся за нее, он боялся за себя. Перед тем

как опустить ее тело в прохладный овраг он понял, что никогда не

понимал эту удивительную девушку - не понимал и уже не поймет. Он

почувствовал, что она будет причинять ему только боль, и смириться с

этим он не мог, потому что не хотел быть слабее сильной женщины.

Мягкий зеленый мох радостно принял девичье тело, такое

же влажное, какой была земля после дождя. Он положил Ауру и отошел в

сторону, думая о синем идоле и о приближающейся зоре. Мужчина

чувствовал себя убийцей, ведь он отлично знал, что в жизни этого

ангельского создания есть только он и его синий идол, оторвавший ее от

куполов соборов, сбросивший ее на острые булыжники. Эта девушка

превращала его в грешника, потому что настоящая любовь насквозь

пропитана грехом. А он хотел всего лишь ездить на своем мотоцикле,

забывая обо всем на свете, заливая полный бак бензином и резко нажимая

на педаль, словно придавливая курок револьвера.

И вот он вновь взял ее на руки и пошел вперед,

приближаясь к каменному городу и к ее балкону, заросшему виноградной

лозой и цветами. Он занес ее прямо в ее комнату, снимая ключи от ее

квартиры с медальона, висящего на ее шее. Ключ от мотоцикла он забрал,

бросил его небрежно в свой глубокий карман, стараясь не думать и не

чувствовать. Мужчина знал, что Аура простит его и поймет, потому что

она милосердна и филигранна, потому что она всегда прощала, принимая

огонь на себя, принимая чужую вину. Он был разбит изнутри, ведь пытаясь

приручить дикую кошку, он пользовался не любовью, а ядом и кормил

пантеру горьким молоком. Он не догадывался о том, что она не пьет

вовсе, а лишь делает вид. Он не замечал того, что она умирает от голода…

Слишком много вины излучал его добрый и заботливый

взгляд, но разве в чувстве есть вина? Пожалуй, любовь безвинна и никто

не отвечает за то, что костер вспыхнул, никто не в ответе за то, что

костер угасает.

Мужчина зашел в ее комнату и положил крепко спящую

девушку прямо на огромный кухонный стол, прикрывая скатертью ее босые

ноги. Он уже не успевал за приближающимся утром. Он тяготился той

огромной ответственностью, которую не мог нести на своих плечах. Синий

идол звал его, а комнатные цветы прогоняли его, выталкивая в спину из

одинокой девичьей комнаты.

И он ушел. Он сбежал вниз, перепрыгивая через ступени и

забывая все то, что с ним произошло. Ему казалось, что он сделал все

возможное. Быть может, он был прав? Быть может, эта необычная

привлекательная девушка оказалась настоящим вихрем, а он рассчитывал

всего лишь на легкое дуновение ветра? Быть может, эта девушка явилась

оглушительным ливнем, а он ожидал всего лишь теплого успокаивающего

дождя…

Ситуация, овеянная грустью, но никакой трагедии, а

только никогда не заканчивающееся лето и вечно раскрытые окна и

истлевающая сигарета, не докуренная до конца и аккуратно положенная на

край стеклянной пепельницы. Дым и пепел…

Аура медленно раскрыла глаза, ощутив, что она находится

не на свежем воздухе, а в комнате, издающей специфический запах

высохших обоев и стен. В это не хотелось верить, хотя себя не обманешь

и от реальности не убежишь. Аура внимательно посмотрела вокруг себя,

разглядывая прошлую жизнь, которую она давно уже забыла. Затем она

покинула кухонный стол, потому что он показался ей слишком прохладным и

жестким. Сохраняя спокойствие и сдерживая головокружение, она сделала

несколько шагов по паркету, понимая то, что разучилась парить над

кронами деревьев и над коронами небоскребов. Аура приземлилась, трогая

собственное сердце, становящееся ледяным.

Глядя на шторы, она замечала не узоры, а нитевидные

сплетения. Напротив, на праведно висящих шторах странная девушка искала

ту траву, в которой познавала жизнь и те выпуклые гроздья спелой

рябины, которыми укрывалась августовскими вечерами. Ей чудилось, что у

нее вырвали из груди вселенную, что у нее украли желание. А что такое

женщина без желания?

В городской комнате девушка чувствовала покой и

всемирный потоп, после которого все за одно мгновение умирает. Она

поняла, что Бог даровал ей блаженные мгновения, а затем отнял все,

оставляя всего лишь жизнь, лишенную смысла. Она включила кран, и

льющаяся вода показалась ей бензином. Она включила свет, и тот был

похож на множество светлячков, облепивших огромное светлое яблоко,

подвешенное к потолку.

В начале она не знала, что делать и чувствовала себя

загнанной в угол и попавшей в капкан. Она то приседала на пол, то

поднималась, ведь квартира казалась чужой и слишком тесной. Раньше она

не замечала того, что сейчас бросалось ей в глаза, напоминая об отнятой

свободе и вольготности. А сейчас ей так не хватало великого и

бесконечного пространства, и девушка ютилась, перебираясь с дивана на

неровный, исцарапанный порог. Она ощущала себя неуютно и искала того

тепла и света, в лучах которого возможно было согреться и даже оттаять.

Ее большие, бархатные глаза слепли в тех четырех

беспросветных стенах, ведь она привыкла жить под небесами, купаясь в

слоях воздуха и ветра. А здесь, в бытовой клетке ей вроде бы надели на

глаза тугую повязку, которую она то срывала со лба, но снова ничего не

видела. Недвижимость застывшей, даже запрограммированной комнаты

превращали ее в больного человека, изнемогающего от слишком медленного

течения предопределенных событий, и она стонала так, что многим

думалось, будто это падают метеориты, издающие при падении крики,

похожие на взрывы. Ее ноги привыкли спешить, привыкли сжимать тело

синего идола, извивающегося под ней и подчиняющегося быстро набираемой

скорости ее тела, спешащего жить. А в комнате, уставленной цветами и

зеркалами, практически ничего не менялось. Чашки переставлялись с места

на место, грязная посуда тщательно вымывалась до дыр и снова пачкалась,

показывая тем, что все возвращается на круги своя.

Ей так претило постоянство и стабильность иногда

напоминала ей своеобразную смерть, где ты вроде бы живешь, а на самом

деле умираешь, потому что бо?льшая половина твоего времени уходит на

неинтересные, обычные вещи, которыми занимаются абсолютно все. Это

невозможно принять спокойно, смиренно, без сопротивления. Девушка

жаждала вернуться на дорогу, не представляя себя без того разъяренного

мотора, заглушающего тоску и печаль.

Говорят ведь, что люди на восемьдесят процентов состоят

из воды. Пожалуй, все мы на много процентов состоим из печали и

какого-то неопределенного уныния - безвкусного, бессмысленного,

бесконечного. Остановить эту тоску может только темп, только ритм,

напоминающий рок-н-ролл, где ты танцуешь свою судьбу, не касаясь земли

и пробивая эту землю насквозь.

И вот однажды Аура не выдержала. Она вышла на улицу,

страшно соскучившись за грешным воздухом и безгрешным желанием жить.

Она осторожно одевалась, осторожно закрывала за собой дверь и так же

осторожно спускалась по высоким ступеням на пыльную истоптанную почву,

миллионы раз стертую подошвами и вымытую дождями. Скамейки и лавочки

раздражали ее, напоминая остановку и старость, когда хочется присесть и

задуматься, превращаясь в постороннего наблюдателя. Покой и

размеренность вызывали в этой девушке невероятное отвращение, поэтому

она отворачивалась, стараясь не видеть и не чувствовать. Иногда ей

становилось стыдно за себя и свое нетерпение, за те причуды, что

кружили ей голову, мешая быть обыкновенной и уравновешенной.

Она шла, крепко держась за исчезающее, проходящее лето.

Нет, она вовсе не впадала в депрессию. Наоборот, она набиралась силы,

потому что давно знала, что выжить в этом мире способен только сильный

и энергичный человек.

Ауру качало из стороны в сторону, словно девушка попала

в сильнейший шторм. Деревья казались ей слишком маленькими и смешными,

людей было слишком много и они надоедали своей суетливой спешкой. О,

как же ей было неинтересно и неуютно просто идти и хотелось закрыть уши

и не слышать гомон мира. Больше всего на свете она боялась увидеть

своего синего идола, превратившего ее в волшебницу. Она не понимала,

почему их разлучили. Внутри клокотала обида, но мудрая девушка гасила

гнев, пытаясь во всем разобраться, давая возможность времени прийти в

себя и все объяснить ей, умеющей ждать.

Ауре повсюду мерещился синий идол, и она закусывала

губы и сдерживала эмоции, возвращаясь в свою затворническую квартиру,

все так же осторожно ступая по лестничным клеткам, осторожно открывая

двери и осторожно раздеваясь. Улица без мотоцикла не звучала, так же

как гитара не звучит без струн. Без синего идола она повсюду

чувствовала только лишь запах жаренного лука и это выводило ее из

состояния равновесия. Девушка решила спрятаться в своем доме и ждать,

когда он появится снова, когда прежнее солнце вновь вернется на свою

орбиту, чтобы засиять новым светом. Сегодняшнее солнце ее не

устраивало, и она выбрала томительное ожидание, постоянно выглядывая в

окно и прислушиваясь к скрежету колес.

И получилось, что земная твердь была насильно загнана в

кофейную чашку, яблочные сады превратились в фарфоровые подставки для

спелых фруктов, а уличные дорожные фонари были припаяны к потолку. И

когда она смотрела на них, то ей казалось, что потолок движется прямо

на нее, а она несется вперед, побеждая страх и вечное чувство долга,

мешающее быть свободным.

Аура высматривала вдали все синие точки и

ультрамариновые линии. Она ожидала его так, как ожидают корабль,

летящий самолет, летящую комету или произнесенную вслух клятву,

остывающую на губах. Надевала облегающие синие джинсы, представляя

себе, что облачается в синий дым. И сердце начинало бить тревогу, а она

начинала вспоминать, погружаясь в нереальность. Иногда она ложилась на

кухонный стол, сворачиваясь калачиком и пытаясь уснуть, надеясь

проснуться в дремучем лесу у того самого камня, у того браслета и

снятого кулона. Неизлечимые загадочные воспоминания тревожили и

пронзали, и она переставала спать, потому что боялась пропустить его

странный визит.

Это напоминало затянувшееся затмение, но она верила,

понимая, что спасение непременно наступит, потому что водитель

мотоцикла не способен на предательство. Она не могла себе представить,

что он может уйти и не вернуться, что он может унести в своем шлеме ее

терпкую надежду.

И она была права, ведь безверие порождает такое же

смутное безверие, а если ты веришь в человека, то он непременно

распрямит скомканную вселенную и ледяную стужу превратит в талую воду.

Каждый день Аура натягивала бамбуковый лук, чтобы

выстрелить в собственное сердце. Каждую ночь она молилась, чтобы

наступило утро следующего дня, и подсчитывала по пальцам предрассветные

часы, пахнущие свежестью и гибким пластилином.

Однажды она проснулась от того, что на ее лицо капала

соленая вода, словно кто-то низко склонился над ней, оплакивая

неизведанное и глубоко личное. Ей показалось, что это приходила душа ее

мужчины, скучающая по прежним чувствам. А она не откликалась, не

открывая своих глаз, боясь вспугнуть видение, похожее на бурную

фантазию. Ей тоже так хотелось склониться над его головой и плакать

безудержно и чистосердечно, признаваясь в своих истинных чувствах.

Все мы ищем свой источник, в котором черпаем силы. Ее

источником был синий идол, и она мысленно припадала к нему, уносясь в

даль и зарисовывая черты его лица на листьях, залетающих в вечно

распахнутое окно. Так проходили сутки, и она не прогоняла их, потому

что не теряла веры в дорогу, которая никогда не заканчивается.

Лето словно отшумело и небрежно упало на дно колодца,

осень порвалась в клочья как пестрая лента гимнастки, которая сожгла

обруч, сплетенный из пожухлых бессвязных листьев, что потеряли силы и

цвет. А она ничего не потеряла и была сильна как прежде. Подходила к

окну и встречала утро, радуясь тому, что где-то живет синий идол,

спешащий к ней. Аура питалась не обидами, а благословением, поэтому

приближающаяся зима не пугала влюбленную девушку, поэтому жизнь

продолжалась, сжимая разум и отпуская на волю чувства.

И вот однажды с овального неба вспорхнули триллионы

белых мотыльков, сделанных из снега, скрепленного ледяной коркой.

Создавалось впечатление, что их высыпали из огромной плетеной корзины,

которую опрокинула ступня бога, зацепившая вместилище белого снега. Это

было нашествие снежинок, полчище снежных лепестков и все это

обозначало, что пришла очередная зима. Снег навеивал особые ощущения,

от которых Аура отмахивалась, отстранялась. Заснеженные дороги

обозначали то, что синий идол больше не приедет. Может быть, он и

доедет до какого-нибудь неизвестного дома или столба на перекрестке, но

только не до ее балкона, светящегося во мгле.

Мотоциклы не ездят по хрустящему, рассыпчатому снегу.

Время их жизни - это весна, лето и осень. А зима выпадает из книги их

металлической жизни, потому что сугробы и снег хватаются за колеса

белыми резиновыми перчатками и не отпускают их, удерживая снежной

тяжестью. Зима - это особенное время, спокойный сезон, когда

молниеносные мотоциклы спокойно почивают в гаражах и на закрытых

стоянках. Они, словно живые уставшие фараоны, крепко спящие в своих

необычных пирамидах. Это специальный период, когда человек, владеющий

мотоциклом, становится обычным, земным, ранимым. Мужчина без своего

мотоцикла как воин без копья, как мечта без души.

Снег сыпал и сыпал, порождая сугробы, выстраивая

какие-то нереальные снежные ворота. Девушка смотрела за оконное стекло

и хмурилась, ведь зима отдаляла ее от самого сладкого мгновения,

которое она желала испытать вновь и вновь, в которое она стремилась

вернуться. Аура закрывала глаза и приказывала снегу немедленно

растаять, чтобы дорога к ее дому стала по- солнечному гладкой и

безукоризненной, чтобы лежало на той дороге всего лишь несколько

небольших камушков, которые можно было объехать. Снег был великой

помехой, и милосердная девушка страшно сердилась на него, начав

обвинять зиму во всех смертных грехах.

Аура смешала соль и сахар и высыпала все это на

клеенчатый пол. Она выдавила из пузатого тюбика всю зубную пасту и

смыла все это теплой сильной струей, уничтожая белую пасту только за

то, что она была похожа на великий и холодный снежный пласт. Зима

мешала ждать, ведь она была долгой, колючей и стандартной. Синий идол и

зима - это казалось несовместимым, неправдоподобным. Все что угодно,

только не снег, падающий на шлем и мешающий видеть столбы и бровки.

Замерзшие пешеходы и замерзающий мотор, и бензин, превращающийся в лед.

Она отошла от окна, схватила за деревянное горло первый

попавшийся под руку стул и демонстративно села посреди комнаты,

уставшей от ее невыносимого наваждения. Комната бунтовала против

непонятного синего идола, превратившего ее хозяйку в полоумную и

несвободную жертву обстоятельств. Если бы комнатная мебель могла, то

она пошла бы на поиски того водителя, что украл девичий покой. Но шкафы

и резные гарнитуры неподвижно стояли, вздыхая и вздрагивая буквально от

каждого шороха. Они ни на миллиметр не сдвинулись с места, и Аура

подражала им, медленно присаживаясь на поцарапанный стул.

Зима-разлучница причиняла невыносимую боль. Зима заваривала крепкий

белый чай, напоминающий снотворное, похожий на таблетки

успокоительного, рассыпанные по земле. Снег напоминал разлитый бочонок

белого вина, от холода превратившегося в кристаллы. Снег напоминал

разорванное пуховое одеяло, состоящее из невесомых белых перьев. Он был

словно расстрелянная душа святого отшельника, вручившего все свои

святыни земле, отдавшего все свои белые кресты недоумевающему

человечеству.

Девушка небрежно и уверенно накинула на плечи длинную

теплую шаль и, подбежав к заснеженному стеклу, смело взглянула зиме в

ее бездонно пустые глаза. Ей больше не было страшно и холодно тоже не

было. Аура четко знала того, чего хотела. А хотела она очень малого:

всего лишь, чтобы все вместе взятые снежинки превратились в талую воду,

чтобы та вода высохла под солнцем, чтобы твердая дорога освободилась от

белого зимнего налета, и начался сезон великого счастья, сезон чарующей

весны. Она решила непременно дожить до весны, потому что поняла одну

простую и даже банальную истину - умереть всегда можно и это легко.

Намного труднее выжить, не разбиться вдребезги, выстоять, вытерпеть

все, что только можно и то, что выдержать нереально.

Она решила сосредоточиться на еле-теплом солнечном

диске, дожидаясь его глобального потепления, его перехода на летние,

страстные аккорды. Девушка разложила на столе большой лист бумаги и

начала составлять какую-то особенную звездную карту, в центре которой

стоял синий идол, чем-то напоминающий синюю птицу. Получалась карта без

млечного пути, без законов и обязанностей друг перед другом. Это была

карта, по которой ориентировалось ее сердце, нашедшее вертикальную

дорогу в небо.

Кутаясь в шаль, Аура всматривалась в иконы, выпрашивая

у небожителей единственную встречу с человеком, ушедшим из ее души во

время крепкого сна. Иконы не отвечали, не реагировали, и она не

особенно надеялась на их благосклонность, потому что чувствовала некую

отчужденность, нисходящую от их деревянной поверхности. Святые не

понимали. Пожалуй, они никогда не катались на огненных мотоциклах, и им

был неведом поток всех тех ощущений, которыми сполна была переполнена

Аура.

Она пыталась объяснить силу ощущений, от которых была

не способна избавиться. Сдержанно и неумело рассказывала им о том

экстазе, о вырабатываемом адреналине, о мелькающих силуэтах, об

излучении, идущем от резко заведенного мотора. Только святые прикрывали

свои веки. Словно медитировали, словно не слушали все те жаркие речи,

адресованные им. Их глаза с поволокой смотрели с укоризной на

увлеченную натуру, цепляющуюся за прошлое как за единственное спасение.

Святым было неинтересно и скучно и Аура выдела как их высохшие пальцы

медленно перебирают четки, как их сжатые тонкие губы что-то шепчут.

Иконы ничего не обещали, и девушка переставала просить.

Ее утонченный разум подсказывал ей, что зима рано или поздно

закончится, потому что земной круговорот еще не отменяется и белый снег

непременно сменит тополиный пух. Аура набиралась сил, так как зеленый

плод наполняется соками, чтобы созреть и воздать должное любимому

человеку, заставившему ее прыгнуть через зажженный костер.

В долгие моменты разлуки она не разрушала себя

подозрениями и смутой, капризами и глупыми обвинениями. Она

по-настоящему любила, а любовь исключает всякую корысть, поэтому она

как семя падала в каменное неведение и прорастала в невозможности.

Камень, на который она надеялась, не мог дать жизнь еще одному сердцу,

а Аура доставала ту жизнь с самого каменного дна, потому что верила в

человека, управляющего сложной машиной.

За все это время она ни разу не была на улице. Вдыхала

свежий воздух через квадратную форточку, чувствуя, что синий идол точно

так же как и она сидит сейчас в заточении, презирая зимнюю улицу,

заваленную снеговиками и новогодними хлопушками, жестоко разорванными

человеческими руками. Тогда между девушкой и мотоциклом ставился

какой-то необъяснимый знак равенства. Она понимала чувства своего

металлического друга, ничего не требуя взамен. Тут входил в действие

закон великого равноденствия, когда любовь вширь и вглубь разливалась

вселенскими синими озерами, не имеющими берегов и ограничений. Она

просто понимала, и этого было вполне достаточно.

И вот однажды, когда долгая и утомительная зима

приближалась к своему экватору, перешагивая через январский сугроб, она

встала с давно надоевшего расшатанного стула и впритык подошла к

деревянной оконной раме. В глазах ее блестела цель. Один за другим

вынимались ржавые гвозди, и рама отсоединялась от надбитых кирпичей.

Тонкие девичьи пальцы резко сорвали раму с петель, и оконный проем

зловеще зиял, как отверстие - пугающее, зовущее, напоминающее рваную

рану. Аура чуть-чуть наклонила свое туловище вперед, будто хотела

выбросить вниз всю накопившуюся тяжесть, словно пыталась сорваться с

головокружительной высоты, искупая какой-то порочный грех, даже не

совершенный, а всего лишь придуманный.

Она сдерживалась, цепляясь за куски разломанного дерева

и в кожу впивались занозы, но она не замечала и не морщилась от боли,

потому что отверстие звало за собой, не оставляя ни малейшего времени

на раздумья и отступления. Пустое окно, как будто ничего не

обозначающее, как будто вырванное с корнем из земного дома, лишенного

очага и смеха.

Аура не прерывала взгляд, направленный в пустоту. Она

куда-то напряженно смотрела, и глаза ее пульсировали, улавливая

вечерние сумерки, ускользающие от пристального внимания. Куски дерева

валялись в стороне. Из них можно было сделать прекрасный корабль или

новый деревянный стул, чтобы позже сидеть на нем и ждать. Можно было

соорудить из этой бесполезной груды изысканную рамку для иконы и все

что угодно, только вот оконную раму сделать уже было невозможно.

А Аура целеустремленно хваталась за стенки рваной дыры,

глотая бесцеремонные и хаотичные хлопья снега. Она давилась ледяной

зимой, никак себя не спасая, совсем не защищаясь от шуршащего

снегопада. Казалось, что ее душа шла на таран. Казалось, что в своих

крепко сжатых ладонях она держала две неравноправные и неравномерные

нити - нить жизни и смерти, переплетающиеся и протестующие друг против

друга. Она, стоящая в разбитом окне вроде бы погоняла тройку гнедых,

ударяя по зиме не кнутом, а голосом. Она была похожа на анархистку,

провозглашающую свой новый закон.

Да, она была похожа на необычную свободную женщину, что

провисла между небом и землей. Она напоминала атом, который расщепился

самостоятельно и взорвался в воздухе, на высоком этаже. Чего она

хотела, что двигало ею, и зачем нужно было оголять уютный дом и

впускать всю ту разнузданную стужу в обжитое квадратное пространство?

До конца это оставалось неизвестным даже ей, затеявшей подобное.

- Зима, прими мои надорванные молитвы, ведь я упрашиваю

тебя. Зима, ты мачеха солнца, но я прощаю, потому что ты замораживаешь

инстинкты, потому что ты поешь колыбельные синему идолу.

Аура просила, то, вытягиваясь в струну, то, сворачиваясь спиралью, на которую падал снег.

- Зима, оттай на мгновение и выслушай до конца,

переставая осыпать меня своим колючим серебром. Сейчас ты правишь

городом и приказываешь только ты, будто знаешь истину и поэтому

размежевываешь холод и тепло, улыбку и ярость. Я вижу, что все

подчинено только твоим законам, и никто не сопротивляется, потому что

все знают - ты не навсегда. Зима, какое же это блаженство - знать, что

ты пройдешь, исчезнешь, испаришься, словно тебя никогда не было, словно

ты придуманный миф. Ты то ласковая, то суровая, но я не принимаю тебя в

любом твоем качестве. Я обращаюсь к тебе как к женщине, потому что

люблю и надеюсь на твою помощь. Напомни ему обо мне, расскажи ему, что

я вовсе не забыла - просто дом мой завалило снегом, да так, что ноги

ослабели. Бежала бы сейчас, да не могу, не чувствую больше дороги.

Летела бы сейчас, да не знаю куда. А ты знаешь, потому что твой ледяной

небоскреб бесконечен. Заберись на крышу и прыгни вниз, прямо в его

сердце. Думаю, что лед ударится об лед. Возможно, ты глуха и слепа,

возможно, тебе самой нужна помощь. Если так, то я возьму всю твою массу

на свои руки и занесу на ту самую крышу, чтобы ты прыгнула вниз и

разбилась о его душу, успев написать на одном из осколков мое имя…

Девушка умолкла так же внезапно, как и заговорила. Она

вдоволь надышалась зимой, вдоволь обветрилась и изранилась. Вернулась

на стул и замерла, став молчаливой и спокойной, словно язык ее вырвали

с корнем. Снег продолжался, договаривая все то запретное, что она была

уже не в силах высказать. Она словно выполнила свой долг, свою

особенную миссию и сжалась от чувства удовлетворения, приносящего покой.

Укутывалась в шаль, не замечая того, как

переохлаждалась ее комната, как остывали губы, не прекращающие

улыбаться. Нужно было подождать до рассвета, давая зиме каких-то

несколько часов для того, чтобы та смогла подняться ввысь и исполнить

волю человека. Аура замерзала, ведь та ночь была по-особенному

морозной. Человеческое тело постепенно начинало превращаться в хрупкий

сталактит. Казалось еще чуть-чуть, еще несколько снежинок и ее квартиру

вплоть до потолка занесет снегом. Разбитое окно казалось девушке

бессмысленным поступком. Она спохватилась, достав из коробки молоток и

подбирая с пола те ржавые гвозди, которые она не успела выбросить. Все

это выглядело довольно дико и глупо.

Сначала она сама все разрушила, затем сама пыталась все

восстановить, закрывая дыру прозрачной клеенкой, придумывая новое окно.

Руки покрылись коркой льда, они с трудом удерживали тяжелый молоток и

вот он выпал из слабых пальцев, пролетел через этажи и ударился о

землю. Аура согнулась, перегибаясь через подоконник и вглядываясь в

безмолвную ночь. Слабо горящий запорошенный фонарь отсвечивал тень от

силуэта, стоящего прямо под ее балконом. Она вздрогнула и отшатнулась в

испуге, принимая вертикальное положение и озираясь на деревянный стул,

все так же умиротворенно стоящий в самом центре комнаты. Ей не

верилось. Зима не могла так быстро справиться с поставленной задачей.

Синий идол зимой не живет.

Девушка просто растерялась, боясь верить в увиденное,

не решаясь посмотреть вниз, чтобы убедиться в том, что это правда - он

стоит под ее окнами, словно снова наступило утро, и вспыхнул неугасимый

летний мираж…

Аура собралась с силами и решительно посмотрела вниз.

Да, это был он - синий идол. Мотоцикл стоял, не издавая ни звука,

словно он приехал, просто постоять на одном месте ни с кем при этом, не

встречаясь и ничего не обещая девушке, которую когда-то катал по

галактикам и вселенным.

Он словно приехал просто так - бесцельно и алогично

приехал, чтобы передохнуть и уехать дальше. Аура хотела позвать его, но

боялась нарушить святую тишину. И тут зима своими холодными снежными

лапами погладила ее по растрепанным пышным волосам, начиная доставать

из шкафов и тумбочки шарф и теплые носки. Зима собирала ее в путь,

благословляя и забрасывая снежинками как сладкими карамельными

конфетами.

И эта холодная январская любовь была осторожной и

вместе с тем была и безрассудной; эта любовь оказалась жарче

августовского зноя. Аура начинала приходить в себя, оживая и вдыхая

полной грудью аромат тех трав и бревенчатых мостов, которые они

восторженно переезжали. Наспех одевшись и даже не прикрыв за собой

дверь, она выбежала на улицу. Он приехал раньше рассвета и в руках

своих он не держал ни оправдательных объяснительных записок, ни

продрогших букетов. Он просто ждал, сняв шлем и подставляя лицо под

удары ветра.

- Неужели начался май? - спрашивала она человека, заставившего ее плакать от счастья. - Подумать только, а я и не заметила.

Он ничего не ответил ей. Только пронзительно смотрел,

думая о чем-то неизведанном. И этого было достаточно для того, чтобы

она решительно расстегнула нижние пуговицы своей короткой шубки и села

на изогнутое кожаное сидение, обнимая тело водителя так, словно она

обхватывала ось земли. Они, как и прежде понимали друг друга с

полу-взгляда. Время не убило их чувство, время просто закалило эти

человеческие отношения, проверив их искренность.

Они ничего не говорили, будто слова раздражали и

кололи, будто слова являлись совсем бесполезными и лишними. Они

неистово мчались по рыхлому снегу, и казалось, что дорога говорит

вместо них, что дорога высунула свой бесконечный извилистый язык, даруя

им только любовь и отнимая слова. Аура наслаждалась, прижимаясь к своей

мечте и никуда не отпуская то великолепие момента. Она вроде бы поймала

великую птицу счастья, наполненную песком и гравием. Аура сидела, боясь

пошевелиться, опасаясь сдавить то редкое мгновение, боясь, что хрупкое

счастье вдруг хрустнет и погибнет. Она благодарила ночь за ее темноту,

в которой скрывался бардовый румянец пылающих девичьих щек.

Они ехали долго, не останавливаясь и ничего не

обговаривая на протяжении того странного пути. Несколько раз он

доставал из брезентовой сумки железную флягу, и Аура брала из его рук

те несколько глотков, которые придавали ей силы и мудрости. Ей даже

становилось жарко, хотя погода была довольно холодной и даже опасной.

Она снимала свою шубку, развязывала шарф и сбрасывала давящую одежду,

чтобы та не мешала свободно дышать.

Ни в одном из предыдущих зим ей не было так тепло.

Может быть, потому что она никогда еще так не любила. Может быть

потому, что у нее была лихорадка и очень высокая температура,

поднимающаяся все выше и выше.

И вот синий идол нажал на тормоза. Быть может, сказка

заканчивалась. А возможно два гордых сердца перебирались на новую

дорогу - более сложную и абсолютную: на дорогу возвышенных чувств и

простых решений, где все пропитано умением ждать и прощать, где все

усыпано бисером, который необходимо собрать и нанизать на крепкую

единую нить одного дыхания, единого помысла. Водитель сошел с

мотоцикла, внимательно рассматривая странную девушку, посыпанную

пеплом. Казалось, что он продолжает ехать по острым выбоинам и камням;

казалось, что движется уже поверх всего случившегося.

- Мы приехали, - вымолвил он и глубоко вдохнул свежий

порыв воздуха, налетевшего внезапно, словно воздух тот ждал своего

выхода на сцену, словно ожидал он свою главную роль.

Аура не переспросила и не удивилась. Послушно и

безропотно покинула она горячий мотоцикл и ступила на белый снег -

глубокий, нетронутый, сверкающий. Она оглянулась и увидела первозданную

природу и более ничего, кроме восхищающей прелести и очарования,

данного единожды. Казалось, что она всю жизнь ждала подобного: высокие

деревья, упирающиеся своими головами в небеса и долина - глубокая,

напоминающая ковш, лишенный воды.

Она смотрела и думала, укутывая свои пальцы в длинные

рукава теплого джемпера, то есть в ту единственную одежду, которая на

ней оставалась. Он снял свою куртку, и теперь дерзкая девушка

согревалась теплом сильного мужского тела. Эта куртка мешала ей думать,

и Аура пыталась вернуть ее, но водитель синего идола не разрешал ей

раздеваться, перехватывая движения ее быстрых рук.

- Я хотел показать тебе это, - робко произнес он,

придвигая оробевшую девушку к порогу долгого волшебства, протянувшегося

на много километров от города, что был покинут и забыт. - Это долина

белых хризантем.

Аура смотрела, но не видела ничего, кроме снега, на

котором не было даже птичьих следов, потому что лежал он сплошным не

поврежденным покрывалом. Аура не замечала ни цветов, ни белых ледяных

пчел, ни застывшего нектара, стекающего с обмороженных зеленых стеблей.

Хризантемы - это осенние феи и острые волосы их связаны в крепкий узел,

а концы распущены.

Девушка смотрела, но не прозревала, и снег по-прежнему

оставался только снегом, таким безжизненным и мерзлым, таким

ненастоящим. Ауре было не по себе. Раньше они видели жизнь одними

глазами, а теперь она не улавливала и не схватывала его видение, а

теперь она не видела того, что видел он.

- Посмотри, вот они, твои зимние подснежники, - сказал он дрожащим голосом.

Чувствительный мужчина достал охотничий нож и

решительно надрезал мощный снежный пласт. Он снимал один слой за

другим, а девушка не торопила его руки, которые итак спешили быстрее

обычного. Его пальцы буквально вонзались в белое месиво, а он кромсал

лед, ничего не объясняя.

И вот сугроб уменьшился в своих размерах, в нем

появились выемки и даже щели. Девушка склонила свою голову над

непонятной загадочной долиной. И вдруг она вздрогнула. Там, под

рассеченным слоем снега дрожали цветы. Множество, бесконечность свежих,

слегка примерзших хризантем, надевших на свои головы белые шапки и

береты. Освобожденные, законсервированные цветы, не нашедшие общий язык

с этим миром, с этой зимой. Уснувшие и внезапно разбуженные цветы, не

успевшие умереть вовремя. Долина напоминала огромный сундук, сделанный

из снега. На дне этого сундука была рыхлая земля, прошедшая обряд

благословения. Вообразите - это была безбрежная бесконечность, усеянная

цветами! "Любите нас, только не обрывайте, мы не хотим покидать

долину", - шептали цветы, стыдящиеся собственной красоты.

Аура взволнованно подхватывала снег пригоршнями и

сыпала его на оголившиеся цветы, укрывая, укутывая, обогревая. Целое

поле принадлежало ей одной, и она не хотела тревожить то благородство

природы, которое она могла лицезреть.

- Я знал, что ты удивишься, ведь ты такая восхищенная,

- произнес мужчина, владеющий ее судьбой. - Не хотел дарить тебе

срезанные цветы, ведь они так недолговечны, ведь они так напоминают

конечность вспыхнувшего чувства и всего того, что отмерено для нас.

Долгое время я искал способ, чтобы сыграть для тебя мелодию наших

отношений. Искал инструменты, но не находил: то гитара оказывалась

слишком большой, то струны плавились от высокого напряжения. Однажды

купил акустический рояль, но хотелось играть только на черных клавишах,

а белые убегали из-под пальцев. Затем душа перешла на клавиатуру цвета

слоновой кости. Так и маялся между черно-белыми ощущениями. А скрипка

раздражала слишком звонкими, писклявыми нотами, которые хотелось

сделать взрослыми и более чувственными. Саксофон подталкивал к краю

бездны, уж очень он был взволнованным и откровенным. Искал гармонию,

своеобразный перекресток, но боялся обнять твои крылья, так как сам

таковых не имею.

Аура воспользовалась наступившей паузой.

- И ты нашел старинный орга?н, сделанный из снега? - спросила она водителя собственного сердца.

- Нет, я нашел тебя - девушку, в которой сочетается все

то, чего ищет земной человек, попавший на эту планету. Ты и чудо, и

разоблачение; ты даешь согласие, обманывая вино причастия; ты, целуя

ризу священника, подмигиваешь тем, кто давно уже отлучен от церкви. Я

перестал искать и благодарил тот сочный снег, который позволял мне

опомниться и позабыть все те древесные корни, покрытые мхом - корни, по

которым мы кочевали, не зная усталости. Зима подарила мне билет изо

льда, и я подносил его к губам и снимал жар, никуда не убегая. И долгое

время я ездил другими дорогами, чтобы не пересекаться с твоим балконом

и с твоим вечно раскрытым окном. И синий идол сопротивлялся, вырываясь

из моих рук и требуя только тебя. Я намеревался потушить пламя, а оно

разогревалось все больше и больше, требуя от меня особенных сил и

умения. Я останавливал себя, потому что осознавал - твоя энергия больше

чем энергия моего мотоцикла. Я не способен разорвать свое сердце на две

части, отдавая одну синему идолу, а другую тебе - пестрой ленте.

- И тогда ты решил откупиться от меня, подарив на

прощание долину белых, полуспящих цветов? - переспросила она, возвращая

кожаную куртку. - Я понимаю. Наверное, ты будешь привозить меня сюда

каждую зиму, разбивая лед и мою душу. Да, пожалуй, будет именно так. Ты

вначале будешь надолго исчезать, а потом внезапно появляться в те самые

экстремальные минуты, когда я начну срывать со своей груди нательный

крестик, когда перестану воспринимать окружающий мир, когда начну

умолять духов и впечатлять стихии. Если это так, то возвращайся в город

без меня. Я переселяюсь в долину белых хризантем. Теперь ты сможешь

найти меня здесь - в царстве отголосков и невыполненных обещаний.

Аура упала в снег, принимая удобное положение и

привыкая к холодной перине. Ей было уютно, потому что рядом вздыхал

синий идол, который никуда не собирался уезжать, который ничего не

отрицал и тем более не соглашался с ее пламенной речью. Верный и

задумчивый, тяжело дышащий синий идол рвался на свободу, ничего не

понимая в цветах и человеческих отношениях. Его ждала дорога,

наполненная полями, прериями, долинами, хижинами, шалашами, кибитками,

купелями, островами. Он спешил, снова спешил, и милосердная девушка

отпускала его, не удерживая, не упрекая. Таковым был он - символ ее

странного счастья.

Аура сорвала белый цветок, измяла его в продрогшей

ладони и по старой привычке бросила в бак с бензином ароматные

лепестки, пахнущие вечным ожиданием и ускользающей лаской. Ее взгляд

видоизменился. Теперь в глазах ее блестела дорога. Теперь слова ее

разбивались об дорогу. Теперь сердце ее уносилось вдаль…