"Не может быть..." Интервью со Светланой Викторовной Виноградовой

Вопросы задавала Юлия Морозова

Светлана Викторовна Виноградова

Гость

нашего журнала - автор и ведущая циклов музыкальных программ и

концертов, Заслуженный деятель искусств России, Лауреат премии

Правительства Москвы Светлана Викторовна Виноградова. Человек, который

для многих поколений проложил дорогу к классической музыке, познакомил

и подружил с миром прекрасного и продолжает это делать сейчас.

Светлана Викторовна, пожалуйста, скажите, кто ваши учителя в музыке, ваши учителя-композиторы?

Это

очень трудный вопрос. Ведь под словом «учитель» подразумевается не

только тот, кто сообщает сумму сведений, но прежде всего

учитель-наставник. Тот, кто помогает тебе выйти на тропу жизни. Ты

можешь идти по жизни в темноте, по проселку, в чаще леса или

отсиживаться в кустах — у тебя есть возможность выбрать, каким путем ты

пойдешь. И если ты нужным образом сложен, экипирован, направлен, то

будешь выбирать для себя не торный, а трудный путь, неизвестный другим

людям. Будешь стараться, чтобы тебе было труднее.

Свой жизненный путь вы выбирали именно так?

Да.

И скажу одну странную вещь (я никогда этого не вспоминала — вы меня

заставили это вспомнить) — когда я была маленькая, мама однажды сказала

мне: «Почему, когда у тебя все хорошо складывается, ты это ломаешь?» Я

не ломаю. Когда меня начинают хвалить и что-то под меня подстраивать, я

вдруг пугаюсь, мне вдруг становится и стыдно и страшно. А есть люди,

которые устроены совсем наоборот. Есть очень хорошие люди, которым

необходимо, чтобы им расчищали дорогу. У каждого бывают такие периоды,

когда у тебя что-то получается, и тебя начинают заманивать в ситуацию,

где успешно, чтобы ты подкреплял свой успех. Но как определить, в чем

истинный успех, это твой успех или успех дела, которому служишь?

И. Е. Репин. Портрет М. П. Мусоргского

Кто

для меня стал учителем? Модест Петрович Мусоргский. Он запал мне в душу

с детства. Более трудной судьбы, чем у него, я не знаю.

Он был

дворянином по рождению, но совсем небогатым, по воспитанию —

гвардейским офицером. Он окончил Школу гвардейских подпрапорщиков и

должен был служить во дворце, он в совершенстве владел французским, был

аристократически воспитанным человеком.

Когда отменили крепостное

право (ему было 22 года), он сказал брату: «Отдай крестьянам землю — им

не выкупить ее». Тот возразил: «Не могу, у меня семья». Тогда он брату

предложил: «Я тебе отдам мое наследство, мою долю. Всё отдам! Только

выпусти крестьян без выкупа». И остался без дома, без денег, без

наследства. И прожил после этого 20 лет и умер в 42 года. Ночевал —

случалось и такое — на лестнице, потому что больше было негде. Умер в

военном госпитале, куда положили его как слугу, денщика.

Знаменитый

репинский портрет написан там же. На портрете великий Мусоргский в

ветхой пижамке с чужого плеча. Мусоргский был первым, у кого я поняла,

что такое правда и что у настоящего человека то, что он говорит, не

должно разделяться с тем, что он делает.

Мусоргского называли

дилетантом, его произведения редактировал его друг — любящий, вернейший

— Николай Андреевич Римский-Корсаков. Считалось, что Мусоргский пишет

творчески безграмотно, коряво, что музыкальная речь должна быть

гладкой. Но когда после премьеры «Бориса Годунова» спросили одну даму о

ее впечатлениях, она сказала: «Помилуйте! Чему же нравиться? — Плачешь,

смеешься, себя забываешь». Ведь сам Мусоргский говорил так: «Народ

хочется сделать. Сплю и вижу его, ем и помышляю о нем, пью, и мерещится

мне он один, живой, неподкрашенный и без сусального». Ведь пил он

неслучайно. Пил, потому что Россия, потому что бездомный, потому что

безденежный, потому что без жены, без семьи, потому что все отдал за

эту возможность — писать о своем Народе. Писать Правду.

Дмитрий Дмитриевич Шостакович

А

потом я начала работать, читать лекции, позднее комментировать

музыкальные произведения, постепенно все более важной фигурой для меня

становился Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Я уже работала пятнадцать

лет, но не могла рассказывать о Шостаковиче. Почему? Стыдно было:

недостойна. Ждала, когда, наконец, приблизят меня знания и опыт, когда,

наконец, его пойму…

А как к вам приходит это понимание?

Есть

зазор, гигантское пространство между тем, что ты прочтешь у других,

даже в самых умных и самых прекрасных книгах, и тем, что впоследствии

станет тобой.

К слову скажу: книги, которые я читаю для работы,

порой, казалось бы, феноменально удалены от темы. Ну например, в

какой-то период у меня возникла естественная для каждого потребность

понять, в какой мере разные религии совпадают в своих основных

положениях. Никогда не забуду, как в книге Карлоса Кастанеды я прочла

наставление дон Хуана, его объяснение того, кто такой воин. Воин не

тот, кто против всех, это тот, кто «за». А самое неприятное и

неприемлемое — это потакать себе. Ситуация слабости: «я устал», «я не

могу», «это не для меня» — для воина абсолютно невозможна.

Вот

она-то и была невозможна для Мусоргского, для Шостаковича, она

невозможна в каждой религии для верующего человека, потому что он живет

по правилам Бытия — по тем же правилам, по которым существуют звезды. И

так совпало, что невероятно важнейшими на сегодняшний день для меня

стали Мусоргский и Шостакович, у которого, кстати, на письменном

рабочем столе под стеклом лежит портрет Мусоргского. Сегодня для меня

одни из важнейших композиторов Морис Равель, Сергей Рахманинов, это

истинные рыцари и в творчестве, и в жизни.

А было ли какое-то событие, которое сыграло роль учителя?

Наверное,

война, с которой совпало мое детство. Тогда я в первый раз влюбилась.

Центральная музыкальная школа была в эвакуации в Пензе, мы жили в

здании художественного училища и музея, и я влюбилась в

студента-художника. Он был похож сразу и на Маяковского, и на

Руставели. Его (он защищал родной город Витебск) убили на войне. Он был

сказочно красив и очень талантлив… Володя Гребневич.

Я тогда

пошла ночами дежурить в эвакогоспиталь. Я, наверное, была сильная,

оттого что была влюблена, оттого что сумела в один год кончить девятый

и десятый класс, оттого что жила и училась в Сибири. Это трудно

рассказать… Понимаете, вам дают на ужин клейстер в маленькой пиале, а

вы не знаете, что это — голод; пальцы примерзают к клавиатуре рояля, а

вы не знаете, что это — страшно. Когда тебе шестнадцать лет, идет

война, ты точно знаешь, что вся твоя родина — фронт. Эта война была

справедливая, в этом все дело. Поэтому она нас учила. Парень должен

хотеть идти в солдаты и защищать слабых. Мужчина другим не может быть,

у него это в крови должно быть…

Морис Рамель

Я

знаю молодых людей, которым сейчас совестно не идти в армию. С другой

стороны, когда тебя посылают на несправедливую войну, как быть? На чаше

весов и там, и там — совесть.

Я отвечу вам, может быть, не

прямо на вопрос… Сергей Сергеевич Прокофьев — уникальная личность:

композитор, пианист, дирижер, редкостной мощи творческий гений.

Абсолютно востребованный за рубежом, счастливый, концертирующий,

пишущий. Дягилев предлагал ему парижские антрепризы, а он приехал в

Россию тогда, когда, как мы об этом сегодня часто рассказывая, опасливо

говорим: «Расстреливали». И боимся. Я очень хорошо помню то время.

Именно в ту пору Прокофьев вернулся в Россию и написал балет «Ромео и

Джульетта» в защиту жизни. Его не арестовали, потому что он не умел

бояться: он был воином, художником-воином. «Композитор, как и поэт,

ваятель, живописец, призван служить человеку и народу. Он должен

украшать человеческую жизнь и защищать ее», — так он говорил.

Когда

Сергей Сергеевич был маленький, отец его — он был управляющим имением у

помещика, в Солнцевке, где они жили, — каждую весну давал ему ящик с

рассадой и говорил: «Ты посадишь это. Ты этого хочешь. Но если хоть

один росток погибнет, я тебе больше не доверю». И вырос человек,

который написал «Александра Невского», «Войну и мир», «Ромео и

Джульетту», «Каменный цветок». Сравните с сегодняшним днем — нельзя

терять время, ведь есть же по-прежнему Хранители…

А откуда приходит любовь к музыке? С чего она начинается?

Очень

важна первая музыка, которую слышит человек в своей жизни. Читаю про

это у Пушкина: «Ты, детскую качая колыбель, мой юный слух напевами

пленила…» — это он бабушке. «Спой мне песню, как синица…» — это няне. У

Лермонтова: «…то была песня, от которой я плакал… Ее певала мне

покойная мать». Ему три с половиной года было, когда мама его умерла.

Значит, очень рано. Первая песня… Для меня это была песня Сольвейг. На

всю жизнь.

Сергей Васильевич Рахманинов

Недавно

я начала готовить новую программу и подумала, что мне будут нужны

колыбельные. И вдруг вспомнила, что у Чайковского есть такая

колыбельная, слова Аполлона Майкова: «Спи, дитя мое, усни! Сладкий сон

к себе мани: в няньки я тебе взяла Ветер, Солнце и Орла». Мне ее мама в

детстве пела. И я посмотрела на эту колыбельную с высоты своих

сегодняшних лет и вдруг поняла: «в няньки я тебе взяла Ветер, Солнце и

Орла» — это о том, как перед человеком, который только-только родился

на земле, вдруг раскрывается Вселенная! Я хорошо помню, что маленькой

думала (думать я уже могла): «А как это — Ветер, Солнце и Орел? Это так

высоко, далеко» — и передо мной вставал купол. Не тот страшный, который

на тебя надевает темнота, не колпак, а купол неба. Голубой купол — это

твоя защита и твоя бескрайность, и твое приобщение к жизни в то же

время. Когда мама поет: «Ветер, Солнце и Орла», ребенок готовится к

жизни. Это к вопросу о важности первой музыки.

В ваш музыкальный цикл вошли также сказки?

Сказки

вошли в мою жизнь очень давно и очень серьезно. В первую очередь,

сказки Андерсена, «Русалочка»… Я однажды прочла, что пятнадцатилетний

Дмитрий Шостакович мечтал написать оперу «Русалочка». Это так

неожиданно, правда? Ну как же — Русалочка влюбилась, вышла на землю к

своему принцу, ведьма разрезала ей хвостик, и она, не показывая боли,

страдая, шла. И потом оказалась отвергнутой и обманутой. Это очень

страшно, очень больно. И ты узнаешь боль, узнаешь боль и в жизни. Я

давно обратила внимание на сказки, еще до того, как на них появилась

мода. В сказках герои идут на всяческие испытания, не боятся. А мы не

можем. Вот ведь загадка! Не хочется нам испытаний…

Я снимала в

зале Чайковского программу об оперном искусстве. Спрашиваю зал: «Какой

музыкальный жанр самый любимый?» Отвечают по-разному. А маленькая

девочка в партере говорит: «Оперы». Я говорю ей: «Ведь опера — это

очень трудно, почему опера?» А в ответ эта малюсенькая, лет девяти

девочка дает руководство на всю жизнь: «А когда трудно — интересно». Не

надо бояться!

Возвращаясь к маминому вопросу из детства «Почему

ты все ломаешь?» — видимо, потому, что, когда трудно, интереснее. Все

дело в том, что одному бывает интересно, когда ему все легко дается. А

другому — так он устроен, как Мусоргский, Пушкин, Маяковский — когда

ему поперек. Потому что, когда поперек, когда сопротивление острее,

четче, ты больше понимаешь, прозорливее становишься. А потом такие люди

рано уходят, как, например, Моцарт — почти в возрасте Христа. Льстить,

ходить на поклоны, завязывать нужные знакомства — его отец так учил. А

Моцарт — поперек, он защищал Гармонию, константу бытия.

Сергей Сергеевич Прокофьев

Может ли музыка защитить?

Да,

колыбельные защищают, сказки и мифы защищают, потому что в них нетленна

та стержневая формула бытия, которую христиане называют заповедями. Но

заповеди есть у каждого народа.

А как все это воспринимают современные дети? Нужны ли им сегодня колыбельные, сказки?

Сегодня

дети — одна из неразрешимых проблем… Они не защищены. Дети выходят во

взрослую жизнь материалистами, зная только, как и какие бытовые блага

надо добывать, чтобы жить лучше. Их учат через конкретное мышление,

забывая, что вся защита в воображении — здесь твой меч, твои латы,

гарантия того, что ты проживешь свою жизнь. А детей лишают этого.

Я

даже в работе музыкантов вижу, как много у нас концертов, которые

проходят по случаю юбилеев или годовщины смерти, в то время как жизнь

ставит перед нами огромное количество проблем и все великие

произведения написаны в связи с этими проблемами. Так группируй

произведения вокруг проблемы и собирай людей, чтобы они приходили на

концерт найти ответы на свои вопросы. Но так делают немногие, потому

что сознание отравлено: для большинства музыка вошла сегодня в серию

бизнес-систем. Какие же приоритеты обозначат сегодняшние дети, когда

они станут взрослыми?

Раньше, чтобы достать

хорошую книгу, например, приходилось стоять в очередях, сдавать

макулатуру, теперь у нас огромные возможности, все доступно. Но хорошо

ли это?

Вы смотрели кинофильм «Июльский дождь»? Там есть

видеоэпиграф: типографские машины опускают на пол кипы

свежеотпечатанных плакатов с изображением «Сикстинской мадонны»

Рафаэля. Потом на улице эти плакаты треплет дождь. В прежние времена

деревенский учитель всю жизнь копил деньги, чтобы поехать в Италию и

увидеть святыню — «Сикстинскую мадонну». Это была его награда за

честный труд. Будет ли такой же цена Мадонны для того, кто может хоть

сейчас прилететь на самолете, чтобы посмотреть ее?

Когда в музее

на Волхонке открыли коллекцию немецких картин Дрезденской галереи, там

была «Сикстинская мадонна» Рафаэля. Но я увидела Мадонну другого

художника — Сурбарана: маленькая нищая девочка сидит и втыкает в

песочек головки цветов. Это детство пречистой Девы Марии. Сурбаран мне

больше говорит, чем Рафаэль. С кем ты совпадаешь, от того, видимо, и

строишь свой путь.

Светлана Викторовна Виноградова

спросить вас о будущем? Что туда брать как самое ценное, важное?

Надо

быть собой до конца. Каждый выходит в жизнь с заданием. И чем раньше ты

поймешь, для чего ты предназначен, какое у тебя задание, тем лучше.

Порой задумаешься: «Ну ведь другие деньги зарабатывают, почему же я не

умею?» Спрашиваю у главного бухгалтера на телевидении: «Почему же вы

другим платите больше?» А он: «Если бы мы вам не платили вообще, вы бы

все равно работали». И это правда. Но он был циничен. Страшновато, что

этим пользуется. Потому что у тебя в жизни есть свое задание, потому

что… помните, как у Пушкина: «Еще одно, последнее сказанье…» — Пимен,

старик-монах, в келье в монастыре всю жизнь пишет летопись, и он

абсолютно счастливый человек. Счастье — это когда ты не изменяешь себе.

Брать с собой стоит то, с чем ты не изменишь себе.

Кто ваши друзья?

Помню,

мама привела меня в гости в дом с хорошей библиотекой. Взрослые сидят

за столом, ко мне подходит мальчик, а я думаю: «О чем с ним

разговаривать?» — и беру книгу, защищаюсь книгой. С книгой ты уже не

один. Так это по жизни у меня и осталось.

Конечно, как у всех

нормальных людей у меня есть семья, есть дети, есть друзья… Слушатели —

это друзья. И работаю я для Слушателей. Для тех доверчивых людей,

которые к тебе пришли, и ты не имеешь права их обмануть. Стараешься изо

всех сил. Ты можешь лениться, болеть, чего-то не уметь или быть глупым,

можешь стыдиться этого, где-то ты проваливаешься, но все равно: если

тебе доверились — оправдай доверие. Ты же знаешь, что музыка — для

того, чтобы ты был сильнее. Заканчивается сезон — расстаться

невозможно. Это о Слушателях, о моих друзьях.

Однажды вы сказали, что человеку даны глаза, чтобы смотреть в небо. Когда вы смотрите в небо?

Каждый

день. Я не могу без этого! Это не преувеличение и не поза. Я счастлива,

когда могу выйти из дома. Я так счастлива, когда вижу, как распускаются

листья, как они тянутся наверх! И небо…

Сейчас все окна

занавешивают: дома стоят близко. А ведь так прекрасно, когда солнце и

звезды живут в твоем доме. Ты вписан в мироздание, окна дома раскрыты,

как глаза на лице!

Как вам удается так говорить о музыке, и не только о музыке, что перед людьми возникают почти осязаемые картины?!

Во-первых,

это моя профессия. У меня за плечами композиторский факультет, и я

знаю, как это делается: как роется котлован, как кладется фундамент,

как делается раствор. Во-вторых, это любовь к Слушателям. Я всегда жила

Слушателями…

Встреча в Культурном центре "Новый Акрополь"

Однажды

в Германии я сломала ногу. Отлежав в клинике, вернулась в Россию. Я

тогда не соображала, что надо брать бюллетень, у меня кончились все

деньги. (Если говорить о тяжелых испытаниях в жизни, это было одним из

тяжелейших.) А спустя какое-то время был абонементный концерт в Большом

зале консерватории. Костыли я оставила за дверью, открыла ее, шагнула…

Зал был абсолютно полон. На середине — микрофон, и мне надо дойти…

Вот

что дает способность видеть и слышать. Ты в ответе. Если у тебя есть

счастье, такое абсолютное, намеренное, безграничное и тебе дана

возможность понять технологию приближения к этому способу проживания

жизни, — ты обязан это передать. Но только при условии, что ты помнишь,

что один в поле не воин. И тогда все становится творчеством — рождаются

темы и программы циклов; идут поиски материалов вместе с группой;

драгоценные солисты, будучи в концертах, в беседах и репетициях,

поражают своей одаренностью; волнуются — и ты вместе с ними — оркестр и

дирижер; открываются тебе в залах Третьяковской галереи картины…

Господи, как быть полезной, как все это охранить, сохранить! И потом,

наконец, когда идет концерт, ты слушаешь неистовую тишину и истовое

внимание зала, музыку на сцене и думаешь: «Не может быть…»

Что бы вы пожелали нашим читателям?

Маленькой

девочкой, еще перед войной, я мечтала, что, когда вырасту, сделаю так,

чтобы другие люди полюбили музыку. Но одно время я хотела стать

актрисой. Меня взяли в Щукинское училище, а мой консерваторский

профессор по классу сочинения, композитор В. Я. Шаболин, сказал: «Лучше

занимайся своим делом». И теперь оказалось, что обе мои мечты

соединились — сцена и музыка. Это к вопросу о Пути. Я от всей души

благодарю вас и желаю каждому как можно скорее ощутить, что ему следует

делать, что главное для него, что создает гармонию в душе. И не бояться

трудного. Если ты чувствуешь, что не потеряешь себя, ты преодолеешь это

трудное. Пусть всегда в вашей душе звучит музыка!