Ирина Губченко
 |
| Михаил Александрович Врубель |
Стиль
его поначалу удивлял и шокировал. Тесно общавшийся с Врубелем меценат
Савва Мамонтов с улыбкой в глазах рассказывал о своем первом
впечатлении от его работ: «Что же это такое!.. Ужас! Я ничего подобного
не видел никогда. И представьте, я ему говорю: «Я не понимаю, что за
живопись и живопись ли это». А он мне: «Как, говорит, я рад… Если бы вы
понимали и вам бы нравилось, мне было бы очень тяжело…» …В это время ко
мне приехал городской глава Рукавишников. Вошел в мастерскую, тоже
увидел эти картины и говорит мне: «Что это такое у вас?.. Что за
странные картины, жуть берет… Я, говорит, знаете ли, даже, признаться,
забыл, зачем я к вам приехал…»»
Но жизнь требовала перемен: в
искусстве рубежа веков назревал кризис, реализм постепенно отходил в
прошлое, уступая место чему-то новому, еще не опробованному. В этой
революционной атмосфере творчество Михаила Врубеля никого не оставляло
равнодушным: «О Врубеле нет среднего мнения, он для одних гений, для
других нечто весьма странное, ни на что не похожее из того, к чему так
привыкли», — замечал Н. И. Мурашко, один из первых художественных
критиков в Киеве.
Индивидуальный взгляд — вот главное достояние
художника, по Врубелю, «вся сила и источник наслаждения». Потерять его
в угоду толпе — большое несчастье. «Но я нашел заросшую тропинку
обратно к себе. Точно мы встретились со старым приятелем, разойдясь на
некоторое время по околицам». Уже под конец жизни смертельно больной
художник скажет молодому поклоннику его таланта: «Милый юноша, приходи
ко мне учиться. Я научу тебя видеть в реальном фантастическое, как
фотография, как Достоевский». Его слова звучат словно приглашение
прыгнуть в кроличью нору, чтобы оказаться в Неизведанном. И призыв этот
не остался неуслышанным. В 1906 году на выставке русского искусства в
Париже, по свидетельству художника С. Ю. Судейкина, некий молодой
человек «часами простаивал над вещами Врубеля». Молодого человека звали
Пикассо. А значит, утверждает Судейкин, «все основы кубизма,
конструктивизма и сюрреализма были начаты и обоснованы Врубелем». Так,
спустя годы, «тропинка к себе» превратилась в широкую дорогу со
множеством ответвлений.
Но пока его не признали, Врубель с
удивительным упорством продолжал верить в свой талант и ради живописи
отказался от карьеры юриста: в 1874 году, окончив с золотой медалью
гимназию, он по настоянию отца поступил на юридический факультет
Петербургского университета и окончил его шесть лет спустя. Все, кто
знал художника, чуть ли не единогласно отмечали его образованность,
разносторонность интересов (музыка, литература, театр), его безупречное
воспитание и аристократическую манеру держаться («вежливый, корректный,
иногда даже слишком изысканно любезный»). Врубель обладал отличной
памятью, знал восемь иностранных языков и, по выражению В. Я. Брюсова,
«мог описывать какие-нибудь завитки на капители колонны в какой-нибудь
венецианской церкви с такой точностью, словно лишь вчера тщательно
изучал их».
В 1880 году он поступил в Академию художеств, и с тех
пор творчество затмило для него все. Врубель как одержимый рисовал по
12–14 часов в сутки. Сестре он писал: «…я до того был занят работою,
что чуть не вошел в Академии в пословицу. Если не работал, то думал о
работе… интерес и умение в непрерывности работы настолько выросли, что
заставили меня окончательно забыть все постороннее: ничего не
зарабатывая, жил, «как птица даром божьей пищи», не смущало меня
являться в общество в засаленном пиджаке, не огорчала по целым месяцам
тянувшаяся сухотка в кармане…» В письмах он иногда просит выслать
немного денег, хотя бы «на поправку сапог, ибо на моих было столько же
глубоких ран, сколько на Цезаре в день сражения его с сенаторами».
Его
родные постоянно жаловались на то, что «всецелое отдание искусству
делает его жизнь более тяжелой, чем она есть». Но Врубель продолжал
жить в нищете, перебиваясь случайными заработками, и без конца рисовал
странные картины, которые почти никому не были нужны. Год за годом его
отец в дошедших до нас письмах не уставал сетовать на незавидную участь
сына: «Больно, горько до слез… мне было все это видеть. Ведь столько
блестящих надежд!.. Ведь уже 30 лет. И что же? До сих пор… ни имени… ни
выдающихся по таланту работ и ничего в кармане… Слава еще богу… что
Миша верит в свой талант и твердо надеется на будущность». Кажется, что
Врубель очень изменился, что «никто не узнал бы в нем прежнего Мишу,
любящего по-модному одеться». В воспоминаниях знакомых он в свои лучшие
дни представал как «изящный, гладко причесанный нарядный человек»,
которому нравилось беседовать «о модах, перчатках, духах» и который
терпеть не мог мятых или запачканных манжет. Врубель, по воспоминаниям
К. А. Коровина, мог час причесываться перед зеркалом и тщательно
полировал ногти. Только ради искусства этот франт готов был ходить в
засаленном пиджаке и вытертых панталонах.
Большинство
современников подчеркивают и другую крайность, поражавшую многих:
Михаил Александрович не любил и не ценил своих работ настолько, что ему
ничего не стоило изорвать свое произведение или закрасить его, чтобы
написать поверх что-то новое. Ничуть не жалея, он продавал их за
бесценок или бросал незавершенными. Кто знает, сколько замечательных
картин Врубеля так и не дошли до нас, уничтоженные им самим. Известно,
например, что он без сожаления замазал изображение Богоматери,
восхитившее самого В. М. Васнецова, а одно из своих прекраснейших
произведений «Пан» написал на том же холсте, где чуть ранее был почти
законченный портрет Н. И. Забелы-Врубель, жены художника. Подобное
поведение истолковывали по-разному, кто-то говорил о странностях
характера и влюбленности в сам процесс, а не в результат; кто-то — о
том, что его затравили критики и потому он ощущал бесполезность своего
творчества. «Это была эпоха, когда эстетствующее мещанство издевалось
над «непонятными» произведениями Врубеля», — утверждал А. Я. Головин. И
действительно, противники нового стиля встречались куда чаще, чем
поклонники. Даже Врубель, мягкий и воспитанный человек, иногда просто
не мог сдержаться, довольно жестко отзываясь на выпады в свой адрес.
Все
же, несмотря на нападки, его мастерство ни в чем не уступало, а чаще
превосходило мастерство «ложноклассиков». Н. А. Прахов, сын известного
искусствоведа и историка А. В. Прахова, писал в своих воспоминаниях: «В
венецианском альбоме Врубеля портрет С. И. Мамонтова акварелью без
карандаша начат прямо со складок жилета. Лица нет, но кто знал
позировавшего, скажет сразу: «Это Савва Иванович». Под карандашом и
кистью этого большого мастера — вещи говорили».
И он стал
подлинным мастером, хотя в Академии художеств так и не доучился. В 1884
году по приглашению того самого А. В. Прахова Врубель уехал в Киев,
чтобы работать над росписями Кирилловской церкви и иконостасом, а также
над реставрацией купола Софийского собора. В киевский период своего
творчества (1884–1889) он изучал искусство Византии, писал иконы,
расписывал вместе с Васнецовым Владимирский собор. Но эскизы его
росписей на евангельские темы жюри не приняло, они оказались слишком
далеки от канона. А сам Врубель с 1885 года увлекся темой вообще
слишком далекой от базовых христианских ценностей: на его картинах ожил
образ Демона, который не покидал художника почти до конца его жизни. В
1886 году отец Врубеля писал: «Миша… говорит, что Демон — это дух,
соединяющий в себе мужской и женский облик. Дух не столько злобный,
сколько страдающий и скорбный, но при всем том дух властный… величавый…
Тем не менее Миша предан своему Демону… всем своим существом, доволен
тем, что он видит на полотне… и верит, что Демон составит ему имя».
Врубель
утверждал, что его религия — это искусство. В московский период
творчества (1889–1904) он сблизился с Абрамцевским художественным
кружком, находившимся под покровительством Саввы Мамонтова, и в этот же
период появились его шедевры: «Демон (сидящий)», «Пан»,
«Царевна-Лебедь», «Сирень», «К ночи» и другие. Пора ученичества
осталась в прошлом. Повстречавшись в Абрамцеве со своим наставником И.
Е. Репиным, Врубель неожиданно обратился к нему со словами: «А вы, Илья
Ефимович, рисовать не умеете». — «Да? Что ж, все может быть…» — отвечал
Репин.
Всеобщего признания произведения Врубеля по-прежнему не
находили: два декоративных панно «Принцесса Греза» и «Микула
Селянинович», которые он создал в 1896 году для Всероссийской
художественно-промышленной выставки в Нижнем Новгороде, со скандалом
забраковали. Врубель писал сестре: «Академия воздвигла на меня
настоящую травлю; так что я все время слышал за спиной шиканье». А с
1898 года близкие заметили резкую перемену в характере художника
(«появилась раздражительность, нетерпимость, высокомерное отношение ко
всякому отзыву общества»); вначале ее восприняли как реакцию
оскорбленного самолюбия. Но вскоре стало ясно, что у Врубеля
развивается душевная болезнь, и одновременно с этим еще сильнее стала
его одержимость образом Демона. В 1902 году он создал картину «Демон
поверженный» для выставки «Мира искусства» в Петербурге, работая по
15–20 часов в сутки и продолжая переписывать ее на самой выставке. С
этого момента душевная болезнь подкосила художника. Остаток жизни он
провел в психиатрических клиниках и продолжал рисовать до тех пор, пока
в 1906 году его не поразила слепота.
«И странное дело, —
вспоминает Е. И. Ге, — сумасшедшему Врубелю все, больше, чем никогда,
поверили, что он гений, и его произведениями стали восхищаться люди,
которые прежде не признавали его». Он был «ужасно возбужден» и
постоянно рассказывал «о своей гениальности и силе, о своем влиянии на
всех». Но его творчество оставалось по-прежнему прекрасным. Ф. А.
Усольцев, психиатр, лечивший художника, писал: «Часто приходится
слышать, что творчество Врубеля — больное творчество. Я долго и
внимательно изучал Врубеля, и я считаю, что его творчество не только
вполне нормально, но так могуче и прочно, что даже ужасная болезнь не
могла его разрушить».
Похожую мысль высказал и Брюсов, чей
портрет стал последней картиной художника: «Творческая сила пережила в
нем все. Человек умирал, разрушался, мастер — продолжал жить». Он же
утверждал, что слышал от Врубеля такие слова: «Это он (Врубель разумел
дьявола), он делает с моими картинами. Ему дана власть за то, что я, не
будучи достоин, писал богоматерь и Христа. Он все мои картины исказил…»
Доподлинно неизвестно, всерьез ли тогда говорил художник или просто
бредил: вскоре, в 1910 году, его не стало. Михаил Врубель умер в
лечебнице, а его гроб несли в том числе и его вчерашние гонители,
потому что новое — как всегда — победило: направления, предвосхищенные
гением Врубеля, продолжали успешно развиваться. На дворе был XX век…
