Илья Бузукашвили
 |
| Эрнст Теодор Амадей Гофман |
 |
| Н. Г. Гольц. Иллюстарция к сказке "Щелунчик" |
Его
жизнь была полна рутины, но он смотрел на нее какими-то особыми
глазами. Эрнст Теодор Амадей Гофман умел проникать в суть вещей. И еще
он мечтал, чтобы его сказки согревали сердца.
«Совсем стемнело.
Фриц и Мари сидели, крепко прижавшись друг к другу, и не смели
проронить ни слова; им чудилось, будто над ними веют тихие крылья и
издалека доносится прекрасная музыка. Вдруг светлый луч скользнул по
стене. И в то же мгновение прозвучал тонкий серебряный колокольчик:
«Динь-динь-динь-динь!» Двери распахнулись, и елка засияла таким
блеском, что дети с громким криком: «Ax, ax!» — замерли на пороге».
«Щелкунчик»,
несомненно, самая добрая сказка Гофмана. Но сам он, как считали многие,
вовсе не был добряком. Гофман жил в бурное и трудное время. Но жил
как-то «в себе», а не во внешнем мире. Юношей он «не заметил»
Французской революции, да и о Наполеоне узнал только лишь потому, что
нашествие французских войск сорвало его контракт с Лейпцигским оперным
театром. Ему хватало личных потрясений: в раннем детстве смерть отца,
потом матери, с приходом юности — мучительная, безнадежная любовь к
замужней женщине. А потом другая влюбленность — в нежное, поэтическое
существо, «проданное» потом родителями богатому вульгарному купцу.
И
все же он бывал очень разным, этот Эрнст Теодор Гофман. Нервный и
саркастический, он яростно выступал против обывательской пошлости и в
многочисленных карикатурах не щадил никого своей убийственной
насмешкой. И тот же Гофман умел бесконечно восторгаться прекрасным,
верить в волшебство и магию, сочувствовать и помогать непонятым и
гонимым.
Он поклонялся Моцарту. К имени, данному ему при
крещении, он прибавил нежное имя своего кумира и стал Эрнст Теодор
АМАДЕЙ. Вдохновляемый творцом «Волшебной флейты», он и сам писал
светлую музыку: произведения для фортепьяно, симфонии, оперы. Гофман
всерьез мечтал о славе музыканта. Превосходно играл на органе,
фортепьяно и скрипке, пел, дирижировал. Музыка поддерживала его в нужде
и в горе. Была, по собственным его словам, его постоянной «спутницей и
утешительницей».
В Берлине ему наконец удалось получить место
театрального капельмейстера. В этом новом этапе жизни было все: служба
в театре, уроки музыки и пения в богатых домах, а вместе с ними —
закулисные интриги, самоуверенная снисходительность бюргеров,
равнодушных к искусству, безденежье, голод. «Вчера заложил старый
сюртук, чтобы поесть», — как-то записал Гофман в дневнике.
Опять
замелькали города: Бамберг, Дрезден, Лейпциг, снова Берлин. Но будущий
сказочник не ослабляет усилий. В театре он сам подбирает репертуар —
благодаря его вкусу и таланту бамбергская сцена становится одной из
лучших в Германии, — делает эскизы, часто сам рисует декорации к
спектаклям, сочиняет к ним музыку.
«Внимательно вглядываясь в
славного человечка, который полюбился ей с первого же взгляда, Мари
заметила, каким добродушием светилось его лицо. Зеленоватые навыкате
глаза смотрели приветливо и доброжелательно. Щелкунчику очень шла
тщательно завитая борода из белой бумажной штопки, окаймлявшая
подбородок, — ведь так заметнее выступала ласковая улыбка на его алых
губах».
Нам осталось много автопортретов Гофмана. Низкорослый
человечек явно тонкой нервной системы, ироничный, неуравновешенный, с
копной темно-каштановых волос и глазами, горящими под этой непокорной
гривой... Как писал Вальтер Скотт, «серый ястреб с хищным взором» да и
только!
На литературную стезю он вступил поздно.
Тридцатитрехлетним, если отсчет вести с журнальной публикации новеллы
«Кавалер Глюк» в 1809 году; тридцативосьмилетним, если иметь в виду
первую крупную публикацию, принесшую ему известность, — сборник
рассказов «Фантазии в манере Калло», три первых тома которого вышли в
1814 году.
Да кто он такой, этот Гофман?! И как прикажете
понимать этот фейерверк фантазий и воображения, вдруг устроенный
господином в летах без определенного общественного положения?!
Все
стали припоминать. Ну да! Был судейским чиновником где-то на окраине, в
Польше, потом капельмейстером в Бамберге, Лейпциге и Дрездене, сейчас
перебивается чиновником в министерстве юстиции в Берлине, без
жалованья; говорят, что неуживчив и странен, высылался из Познани в
Плоцк за карикатуры на начальство; похоже, еще и пьет.
 |
| Кадр из мультфильма "Щелкунчик" |
 |
| Н. Г. Гольц. Иллюстарция к сказке "Щелкунчик" |
А
Гофмана не остановить. Он пишет без устали. Романы, новеллы, сказки...
В них волшебное соседствует с шаржем, нежные видения исчезают в
раскатах демонического хохота. Его перо с изящной легкостью набрасывает
эльфические образы детей, и тут же, почти слышимо заскрипев, выводит
портрет судейского крючка, чиновника со сморщенной душой,
подлизу-придворного или надутого болвана-министра. А потом вновь, без
малейших усилий уносит вас в мир причудливого воображения и
таинственных видений. Гофман работает по ночам. И нередко, напуганный
сам встающими в воображении образами и картинами, будит жену и просит
посидеть рядом, пока он пишет.
Он и сам мучительно ощущал свою
раздвоенность. Словно жили в нем две души, два разных человека. Между
реальностью и сказкой. И это вечная борьба — кто будет указывать путь.
«...С
тобой должен я посоветоваться, с тобой, прекрасная, божественная тайна
моей жизни!.. Ты-то ведь знаешь, что никогда я не был человеком низких
побуждений, хоть многие и считали меня таковым. Ибо во мне пылала вся
та любовь, что от века зовем мы Мировым Духом, искра ее тлела в моей
груди, пока дыхание твоего существа не раздуло ее в светлое радостное
пламя.
...Старик вдруг очнулся от своего возвышенного забытья, и
лицо его, чего давно уже с ним не бывало, осклабилось в той
странно-любезной то ли улыбке, то ли ухмылке, что находилась в
разительнейшем противоречии с исконным простодушием его существа и
придавала всему его облику черту некой даже зловещей карикатурности».
Это
строки — из романа «Житейские воззрения кота Мурра». Одного из
многочисленных героев-двойников Гофмана. У сказочника и вправду был кот
по имени Мурр, очень красивый и очень умный. Писатель часто шутил, что
Мурр, пожалуй, читает его рукописи, когда в отсутствие хозяина
просиживает часами на его столе. Так и родился замысел — озвучить мысли
кота, как если бы он занимался сочинительством и философией.
«Теперь
Щелкунчик, со всех сторон теснимый врагом, находился в большой
опасности. Он хотел было перепрыгнуть через край шкафа, но ноги у него
были слишком коротки. Куклы Клерхен и Трудхен лежали в обмороке —
помочь ему они не могли. Гусары и драгуны резво скакали мимо него прямо
в шкаф».
С героями Гофмана всегда происходят самые невообразимые
и фантастические приключения, и сказка его, кажется, неотделима от
реальной жизни. Потому что сказочные принцы и волшебники толкутся у
него между дрезденскими или берлинскими студентами, музыкантами и
чиновниками. Они стоят лицом к лицу с реальным миром и ничем от него не
защищены. Самая снисходительная реакция окружающих на них — «чудаки»;
другая, более суровая, — «безумцы».
Как сказано в «Майорате» об
одном из героев, он «боялся сражения, полагая, что всякая рана ему
смертельна, ибо он весь состоял из одного сердца».
В сказке как в жизни.
Заманчиво-фантастическое
в повести Гофмана внезапно переходит в разочаровывающе-реальное, а в
безобидно-привычном таится колдовская сила. Хихикающий кофейник может
оказаться старухой колдуньей! Почтенная блюстительница приюта для
благородных девиц — феей цветов из Джинистана. Старший советник суда,
часовщик-любитель, изобретатель игрушек и крестный Дроссельмейер — на
самом деле могущественный волшебник и маг, а деревянный Щелкунчик — его
заколдованный племянник.
В жизни как в сказке. И у Гофмана на
пути — сколько их было, семиголовых мышиных королей! И он сражался, как
храбрый Щелкунчик. В должности советника апелляционного суда с
высокопоставленными нарушителями закона. Как писатель-сказочник — с
цензурой, с таинственными роковыми силами, разоблачая стоявших за ними
людей, родовитых и высокопоставленных. Неравный бой. Но Гофман был
верен себе и своим героям из сказки. Все они не только поклонялись
прекрасному, но и сражались за него.
Так было и будет всегда. В сказке и в жизни.
 |
| Г. Спирин. Иллюстарция к сказке "Щелкунчик" |
И
Гофман, глядя в лицо современному миру, видел его полностью искаженные
черты, но продолжал верить, что искусство может и должно нести в себе
то, чего не хватает этому миру, — добро и правду. Он писал: «Основание
небесной лестницы, по коей хотим мы взойти в горние сферы, должно быть
укреплено в жизни, дабы вслед за нами мог взойти каждый. Взбираясь все
выше и выше и очутившись, наконец, в фантастическом волшебном царстве,
мы сможем тогда верить, что царство это есть тоже принадлежность нашей
жизни — есть, в сущности, не что иное, как ее неотъемлемая, дивно
прекрасная часть».
«И Мари тут же стала невестой Дроссельмейера.
Рассказывают, что через год он увез ее в золотой карете, запряженной
серебряными лошадьми, что на свадьбе у них плясали двадцать две тысячи
нарядных кукол, сверкающих бриллиантами и жемчугом, а Мари, как
говорят, еще и поныне королева в стране, где, если только у тебя есть
глаза, ты всюду увидишь сверкающие цукатные рощи, прозрачные
марципановые замки — словом, всякие чудеса и диковинки».
Да,
пожалуй, «Щелкунчик», самая добрая сказка Гофмана. Она, как вся его
проза, буквально пронизана музыкой. Петр Ильич Чайковский словно
услышал этот музыкальный призыв…
А Эрнст Теодор Амадей Гофман
несмотря ни на что, как и все сказочники — добрый. Все же он добрый,
хоть и был так часто не в меру ироничен и походил на серого ястреба с
хищным взором. Он считал, что «наипервейшее условие всякого творчества
есть добрая непритязательность, которая единственно и способна согреть
сердце и дать благотворное побуждение духу».
Гофман мечтал
согревать сердца. И если вы полюбили его героев: Мари, Щелкунчика, кота
Мурра, Крейслера, Ансельма и многих-многих других... Если стали близки
они вам — значит, откликнулось сердце на душу писателя, музыканта и
сказочника. Значит, мечтал он не зря.
