Интервью с директором национального парка «Смоленское поозерье»
Сергеем Михайловичем Волковым
- Сергей Михайлович, что же это такое — национальный парк в России?
Национальным
паркам России в этом году исполняется 20 лет. Первыми были Сочинский, в
Москве — Лосиный Остров. Если заповедникам в России более 80 лет, то
парки, в общем-то, еще неустоявшееся явление. Реально первый закон,
который определил их статус, — это закон 1995 года об особо охраняемых
природных территориях. До этого мы действовали на основании временного
положения. Последние четыре года разрабатывалась общая стратегия
управления национальными парками России. Вообще, с моей точки зрения,
государство еще до конца не определилось, что такое для него
национальный парк, какие у него задачи, приоритеты.
Заповедник —
это закрытая территория, куда допускается только узкий круг
специалистов. Для всех остальных посещение запрещено, кроме каких-то
музейных экспозиций. Парки же созданы не только для того, чтобы
сохранять природный комплекс, но и чтобы дать возможность широкому
кругу людей ознакомиться с этими местами. То есть основное отличие от
заповедника — это достаточно свободный режим посещения. Есть, конечно,
на территории парка участки, закрытые для посещения, с так называемым
заповедным режимом, но он чаще всего составляет небольшую часть парка.
В частности, у нас это чуть больше 10% территории.
Когда в
1992 г. создавался наш парк, мы сразу попытались определить, что хотим
здесь видеть. Мне как руководителю ближе и понятнее модель американских
национальных парков: это территория с достаточно жестким
природоохранным режимом, где практически нет населения, и в то же время
достаточно свободным посещением — человек там может просто гулять.
Нигде в тех парках, где я был, я так и не смог добиться, есть ли
территория, где запрещено ходить. Там просто нет дорожек. У них не
собирают грибы и ягоды — они покупаются в магазинах. Поэтому там нет
такого хождения по лесу, как у нас.
Европейская модель более
свободна — там нет заповедных территорий, нет природных комплексов,
сохранившихся в естественном виде, за малым исключением. Это
искусственные леса, искусственные насаждения.
- Вы говорите, что Вам ближе американский стиль, но, тем не менее, на территории вашего парка живут люди и есть поселки.
Когда
встал вопрос о создании национального парка на этой территории, то было
две возможности: либо сделать очень маленький национальный парк, в
котором не будет населенных пунктов (сами понимаете — центральная часть
России, большая плотность населения), либо включить в границы
национального парка землю без ее изъятия из хозяйственного пользования.
Таких земель у нас 30% — это и сельхозугодья, и территории
сельхозпредприятий. Небольшие ограничения введены на хозяйственную
деятельность, например нельзя применять ядохимикаты. Для местного
населения еще один запрет — на территории парка с первого дня его
существования полностью закрыта охота.
- Наверняка Вы
столкнулись с сопротивлением и непониманием со стороны местных жителей.
Удалось ли за 11 лет преодолеть хоть какие-нибудь барьеры?
Таких
барьеров здесь было много. Люди привыкли себя чувствовать на этой
территории как у себя дома, законы не действовали: мне надо дерево — я
пошел и лес рублю, надо мясо — пошел за мясом. Надо в нерест рыбу
ловить сетями — я ловлю рыбу. Надо собирать зеленую клюкву — собираю.
На всю территорию был один егерь, тоже из местных, который для плана на
кого-то из приезжих иногда составлял протокол, ну а своих-то как можно
трогать? Это кум, это сват — все родственники. У нас полдеревни — одна
фамилия. Невозможно за 10 лет изменить психологию людей, нужны
поколения. Я не вижу серьезных сдвигов в отношениях с местным
населением.
С американскими парками ситуация совершенно другая,
там национальный парк — это национальная гордость. Это звучит везде и
всюду. Президент каждый год приезжает туда в гости, причем приезжает не
просто потому, что его резиденция находится на этой территории, — он с
семьей приезжает в семью директора. Везде это рекламируется.
Миллионы
посетителей в американском парке — это очень важный экономический
фактор: все население в радиусе 50 км от парка живет за счет этого
потока туристов. Дороги на подъезде к паркам на несколько десятков
километров — это сплошные магазины, отельчики, мотельчики, гостинички и
все что угодно.
Характерный пример: Грэйт Смоки Маунт, один из
самых посещаемых в Штатах парков. Нас завозят на видовую площадку в
горах. Оттуда видна 9-этажная гостиница. И руководство парка говорит: в
этом году владелец гостиницы собирается делать ремонт, приехал к нам и
советуется — как лучше покрасить. Понимаете? Чтоб не отпугнуть
посетителя. Чтобы не испортить вид. У нас это нереально. Вы проезжали
по дорогам и видели, что делается, что делают связисты и электрики. Как
они расчищают полосу под ЛЭП: или трактором все в кучу, а если рубится
топором, то остаются вот такие пни. Здесь другой экономический фактор —
им так дешевле. Им выгоды от посетителей пока нет.
- Все-таки
в разных областях жизни последнее время как будто что-то начинает
пробиваться. Вы это ощущаете или нет? Ведь начинают появляться какие-то
фонды, существует Марш парков, проводятся конференции, сессии...
Марш
парков проводится уже больше пяти лет, но изменений очень, очень мало.
Пока на всех уровнях есть непонимание идеи заповедников и национальных
парков, их задач и целей.
Естественно, мы собираемся и ищем
решения. Но это поиски специалистов, заинтересованных в этом деле. Нам
друг друга не нужно убеждать, что это надо, мы и так это знаем. Нет
практически никакого общественного резонанса. Все мероприятия, которые
мы проводим, малоэффективны. Если поставить в лесу табличку «Берегите
лес от огня» — кто ее читает? Надо искать какие-то новые формы.
Единственное, что реально, — это начинать с детей. Активно работать с
детьми.
У нас есть целая детская «Лесная республика». Это не наша
заслуга, она существовала до парка, на базе Дворца пионеров. У них есть
и краеведческая работа, и работы биологического направления. Это
замечательные работы, парку повезло, что у нас есть такая группа. Но
она выросла на энтузиазме одного человека — Владимира Ивановича
Трушенко. Не было бы его — и, наверное, этого бы не было. Каждое дело,
в общем-то, так живет.
Наш опыт — это тоже работа на энтузиазме.
11 лет такой работы. Я вам честно скажу, очень неплохой у нас коллектив
подобрался. Есть хорошие специалисты и люди, преданные идее, но все это
действует на одном энтузиазме.
- А что мешает работе?
Очень
много в законодательстве пробелов. Особенно что касается различных
финансовых вопросов. Если в отношении охраны законодательство уже
достаточно отработано, то по другим вопросам государство никак не
определится, что оно от нас хочет. За последние десять лет парки
развивались совершенно по-разному. Кто-то очень неплохо зарабатывает на
рубках, на «уходе за лесом», и живет великолепно, ни о чем не думая,
так, для вида еще что-то делает. Кто-то замечательно развивает туризм,
кто-то — экопросвещение. Где-то охота не закрывалась ни одного дня, что
вообще с идеей парка несовместимо.
В законе оговорено, что
национальный парк — это природоохранное, научно-исследовательское и
эколого-просветительское учреждение. И нельзя разорвать эти вещи,
сказать: вот это — самое важное. Если главное — охрана, то надо знать,
что именно охранять, а значит, надо изучать. Чтобы заниматься
экопросвещением, тоже надо знать. А если мы занимаемся чистой наукой и
охраной, то это заповедник в чистой и классической форме. Зачем
называть его национальным парком?
Но, естественно, больше всего
сил уходит на охрану во всех проявлениях. Это не просто составление
протоколов. Это и зонирование территории, это оборудование кострищ и
мест отдыха. Или они будут везде, или — вот вам место, дрова, вы уедете
— мы уберем мусор. Это тоже элементы охраны. Я глубоко убежден, что
непосредственно заниматься организацией туризма — это не работа
национального парка. Этим должны заниматься туристические фирмы, это их
работа. Наше дело сказать, что здесь можно, а чего нельзя, и
проконтролировать. Если я буду заинтересован просто получить больше
посетителей и на этом заработать, волей-неволей все равно один глаз
прикроется на что-то, второй прищурится, и будет делаться не то, что
надо. Нельзя зарабатывать на том, что охраняешь. Наше дело показать,
насколько это ценно, какие здесь уникальные места.
- Здесь действительно удивительно красиво. А в чем особенность «Смоленского поозерья»?
У нашего парка общая площадь 1,5 тыс. км2.
Здесь ледниковые формы рельефа — один километр пройдешь, восемь раз
заблудишься: ямы, котловины, горки. Я первый раз приехал сюда в 1970 г.
студентом на практику, немного знаю эти места, и то иной раз зайдешь и
думаешь: где это?
Здесь великолепно весной — черемуха зацветет, и
все будет белое, все берега. А осенью здесь будет такое разноцветье!
Тут очень много вяза по берегам, а он, когда осень начинается, меняет
цвет от лимонно-желтого до багрово-красного, и все полностью окутано
им. Есть лесные озера — просто в котловинке кусочек воды, не очень
большой, гектаров 30. А вокруг — стена леса и тишина полная...
- А есть здесь какие-нибудь особые птицы?
Сегодня
здесь журавли летели, низко-низко, четыре штуки. Лебеди у нас
загнездились в 1995 г., одна пара, птенцов вывели благополучно. До
этого случай гнездования был только в 1970 г. Лебеди эти уже настолько
привыкли к людям, что выходили на берег, с рук все брали. Это даже
превратилось в проблему: лебеди настолько привыкли к дармовому питанию,
что не почувствовали осенью, что стало голодно. Им бы давно сняться и
полететь, а они сидят, пока не начинают в лед вмерзать. Пытались мы их
вытаскивать. Но не всегда удается спасти, нет специалистов и условий.
Но одна пара все-таки три года у нас прожила, зимой держали их в теплом
помещении. И еще один печальный факт — такие птицы легко становятся
жертвой браконьеров.
А насчет интересных птиц — на территории
парка зарегистрирован 221 вид птиц. Из них 15 — в Красной Книге России.
Правда, не все из них гнездятся здесь, кто на пролете, кто залетом.
Есть 50 видов животных. Кабан, косуля, медведь, рысь, волк, куница,
барсук, бобр, норка американская и европейская, лисица, енотовидная
собака, восемь видов рукокрылых, всяких мышевидных считать трудно,
зайцы. Из змей — гадюка обыкновенная, уж.
Почти 900 видов высших
сосудистых растений — в нашей полосе ни в одном заповеднике, ни в одном
парке такого разнообразия нет. Шесть видов — в российской Красной
Книге. Недалеко от нашей базы растет одно травянистое растение, сверция
многолетняя, — единственная достоверно известная находка в России.
Больше не знают. Знают, что она существует, но растет только на этом
пятачке, 10х10 м. Мы его никому не показываем — затопчут просто из
любопытства. Приходится где-то очень жесткий режим вводить, не потому,
что нам жалко, а просто иначе можно навредить тому, что есть.
- Как же возникло такое уникальное разнообразие?
Озера,
вода, еще несколько факторов. Во-первых, очень сложный рельеф: склоны
разной экспозиции, разное прогревание, разные почвы и, естественно, за
этим растительность следует. Во-вторых, мы оказались на границе
западноевропейских широколиственных лесов и южной тайги, и здесь
вперемешку все: есть таежные птицы, и есть полустепные. И растения
также.
- А озера сейчас в каком состоянии?
Озера
в хорошем состоянии, потому что на этой территории, кроме
деревопереработки, промышленности не было. Сельскохозяйственные площади
всегда были небольшими. Небольшие загрязнения давали стоки с
животноводческих ферм, но сейчас от того поголовья практически ничего
не осталось. Почти во всех водоемах сейчас рак восстановился, а
оставался только в двух. Конечно, водоемы разные. Некоторые уже десять
тысяч лет после ледника существуют. Часть озер уже давно болотом стала.
Естественно, процесс зарастания там, где помельче, идет быстрее, где
глубже — еще тысяч на 25–30 лет хватит этого озера. Леса
восстанавливаются. Здесь же рубки большие были.
- Сами восстанавливаются, естественным образом?
Я
считаю, что это лучший вариант. Потому что не может человек
искусственно создать лес. Искусственно можно создать поле из сосны, ели
и т. д. Это не лес, а посадка со своими законами, со своей жизнью.
Иногда говорят: у вас тут все ольхой зарастает, это сорняк, рубить
надо. Какой это сорняк? — Это из древесных пород единственная, которая
содержит клубеньковые азотобактерии, это первое, что обогащает почву
после любой выработки, удаления почвы. Вот она, ольха, пионер. Вот она
пошла, а под пологом ель, следом дуб. А попробуй посади на голом месте
дуб — не вырастет!
- А проблема лесных пожаров актуальна для вас?
Проблема
актуальна, но все зависит от того, как ее рассматривать. Если на пожар
смотреть как на естественный, природный процесс, который в лесах всегда
происходил и будет происходить, то ничего страшного нет. При большой
площади и разных типах леса это не страшно. Конечно, если площадь
заповедника или парка 6 или даже 6 000 га, то это, может быть, и
заметно. Когда лет 15 назад в Йеллоустонском национальном парке, в США,
был пожар, из 900 тыс. га сгорело 400 тыс., очень спокойно говорили:
ну, загорелось от грозы. Где к населенным пунктам шло, там тушили, а
все остальное — что сгорело, что само потухло. Я там был через десять
лет после пожара — везде великолепный подрост, идет самовозобновление.
Американцы относятся к этому спокойно: да, нельзя, чтобы поджигали, но
то, что загорелось, — контролируем, смотрим.
У нас к пожарам
отношение другое. Малейший дым — срочно все силы, чтобы потушить. И
такая точка зрения тоже имеет право на существование. Надо смотреть в
каждом случае отдельно.
- Если начинается пожар, вы бросаете все силы и тушите?
Да,
только у нас сил мало. Прошлое лето — 18 пожаров с апреля. К концу
августа у нас уже ни средств, ни сил, ни техники не осталось. В конце
августа последний трактор загнали на пожар.
- Значит, отношение к лесным пожарам неоднозначно?
Некоторые
лесные сообщества, так называемые пирогенные, вообще не могут
существовать, если не будет пожаров. Наши сосновые боры — если не будет
низовых пожаров, то их не будет. Сосна легко выдерживает пожар за счет
толстой коры, глубоких корней. Низовой пожар пройдет — подбреет ели и
все остальное. Если этого не будет, ели начинают тянуться, заглушают
сосну. Все, будет ельник, а сосновых боров не будет. Сосна растет
только когда светло, эта порода пионерская, как ольха, как береза. А
под пологом спокойно выживают елочки. Они начинают тянуться, закрывают
соснам свет, и все. У нас проблема: традиционные наши сосняки в
центральной части сейчас зарастают елью. Что делать, поджигать? —
Страшно. Сделать рубки, убрать ель — тоже. Все время стоишь перед
проблемой — надо вмешиваться или не надо.
***
Хотелось
бы, чтобы люди поняли значимость этих уникальных природных комплексов —
для них же самих, для тех, кто живет и будет жить в этой стране.
Прочувствовали бы, какими богатствами мы обладаем. Вот и все. Просто
надо понять и прочувствовать. Тогда отношение будет другое. Надо видеть
свое богатство, которое мы не видим и не понимаем.
