На этот раз задание Антону Бубликову было непростым:
написать о том, как меняется вкус мужчины с раннего детства до зрелого возраста. Вкус на женщин, музыку, фильмы, профессии…
И меняется ли он вообще. Идеальный мужчина постарался и разъяснил нам очень многое!
Минус три
О нет, она опять включила классику. Моцарт, “Волшебная флейта”. Не
сказать, что не к месту, но я уже сыт этим Моцартом по горло. И
Бетховеном. У меня такое ощущение, что у нее всего две пластинки.
Моцарт и Бетховен. А нет, еще есть оркестр Поля Мориа. Такая же
тошниловка.
Не подумайте, что я не люблю музыку. Люблю. Но во всем должно быть
чувство меры. Ну месяц, ну два. Но потом ведь можно купить еще
какой-нибудь диск? Сейчас как отведу ногу подальше - о, опять задел
пенис! Я уже говорил, что у меня теперь есть пенис? Пенис, пенис, пенис!
Блин, так всегда. “Валерий! Иди скорей сюда, он снова стучится! Я прямо
чувствую, как он хочет скорее выбраться наружу”. Конечно, я хочу
выбраться наружу. Я хочу выбраться наружу и раздолбать твой дурацкий
граммофон на мелкие кусочки.
Вот, слышите, сейчас опять начнется. Да куда ты давишь рукой, дубина? Я
же живой! Вот тебе! Вот тебе!
Смеются. Опять смеются.
Я все понял. Они больны. Я буду рожден в сумасшедшем доме. Это все
объясняет: и Поля Мориа, и издевательства над нерожденным еще ребенком,
и этот громыхающий смех. Просто прекрасно. Я везунчик, без сомнений.
Пока все остальные дети рождаются в лучших домах Лондона и Парижа, мне
предстоит появиться на свет в заштатной психиатрической лечебнице, где
на все палаты один граммофон и три пластинки.
Год
Ползу по жизни с переменным успехом.Ходить тоже немножко могу, если очень нужно, но спина быстро устает.
Родители, как выяснилось, не сумасшедшие, а просто слегка с приветом,
поэтому их держат на воле. Купили, слава богу, новых пластинок. Со
сказками. Познавательно. Когда вырасту, обязательно женюсь на принцессе
и отправлюсь с ней бродяжничать. Или не женюсь и стану лечить зверей. Я
еще не решил. Но сначала нужно натренировать спину. Потому что
бродяжничать ползком - это какой-то абсурд.
Меня большую часть времени держат за деревянной решеткой, хотя я никому
из них ничего плохого не сделал. Кормят фруктовой жижей. К груди больше
не допускают. Чтобы я никому ничего не рассказал, запихнули в рот
соску. Мне кажется, что так будет всегда. Это ужасно. Иногда включаю
Бетховена. Ностальгирую.
Два
Я сижу на горшке, бабушка читает газету.От газеты на всю комнату пахнет свинцом. Шторы задернуты. В просвет
между ними пробивается солнце и рисует на полу дорожки. Мне скучно. И
горшок холодный.
Свинцом пахнет от книжек и старых журналов, но от газет запах сильнее.
А газета, которую сейчас читает бабушка, пахнет сильнее остальных. Она
называется “Правда”. Наверное, чем больше в газете правды, тем она
сильнее пахнет. А газета “Ложь”, я думаю, не пахнет совсем. Но мы ее не
выписываем. Нам и так газет хватает. Даже в туалете этих газет полно,
только они там не такие простыни, как у бабушки, а аккуратные маленькие
прямоугольнички.
– Ну скоро ты? - говорит бабушка поверх очков. - Сидишь, сидишь…
Бабушка - ограниченный человек. Мы с мамой взяли ее из деревни,
потому что со мной некому было оставаться. Мама и папа вечно торчат на
работе. А я сижу на ледяном горшке, как Кай в ожидании Герды, и смотрю,
как кружатся пылинки в солнечном столбе. Жизнь, если разобраться,
чертовски несправедлива. Мне два года, четыре месяца и одиннадцать дней
- и чего я добился за это время? Что у меня за душой? Складной столик,
комбинезон, горшок, совочек. Даже игрушек нормальных нет, а Лехе робота
подарили. Читать не умею. Хожу, конечно, сам. Говорю тоже сам,
немножко. Да и было бы с кем, если честно.
И конечно, очень раздражает, что меня никто не принимает всерьез. Дядя
Витя, как напьется пьяный, всегда показывает козу рогатую. Я, конечно,
в ответ хохочу, прямо заливаюсь - я хорошо воспитан, но сколько можно?
Тетя Аня все время слюнявит. Возьмет меня на руки - и давай радоваться
так, что даже умываться не нужно: “Ути, моя лапочка! Какие мы
серьезные…” А мы не серьезные, нас тошнит. Но хуже всех дядя Игорь.
Этому даже пить не нужно. Он, как меня увидит, сразу бежит навстречу,
хватает меня на руки и давай подкидывать. Подкидывает и смеется,
подкидывает и смеется. А у меня, между прочим, вестибулярный аппарат. И
желудок, по-моему, слабый.
– Баба, - говорю я, но она не понимает, тяжело отрывается от кресла и идет смотреть в горшок. А чего там смотреть - он пустой.
– Так всю жизнь и просидишь, - ласково говорит бабушка. Глаза под толстыми линзами - как огромные оловянные блюдца.
А что я могу сделать? У меня анальная стадия развития. С двух
до трех - получите, распишитесь. Нужно просто перетерпеть, говорю я
себе. Осталось совсем немного, два-три года, - и я уже взрослый
самостоятельный человек. Хочешь во дворе сам гулять - гуляй. Хочешь
докторской колбасы - вот тебе вагон докторской колбасы. Даже туалет у
меня будет настоящий. Не говоря уж о велосипеде. Главное - дождаться. Я
от отчаяния стискиваю полупустые челюсти и внезапно понимаю, что пахнет
уже не свинцом. Точнее, не только свинцом. Дело сделано.
– Ну вот, видишь, - говорит бабушка. - Можешь ведь, когда захочешь.
Знали бы вы, как это унизительно. Как унизительно.
Четыре
Ездили к родственникам в Ленинград.Оказывается, у меня есть сестра. Пусть не родная, но все же сестра.
Хочет стать врачом, дурочка. И это в те времена, когда любой нормальный
человек хочет стать каскадером. Я ей даже показал, как прыгать с горки
так, чтобы не сломать ноги. Но тут пришла тетя Лена и все испортила: я,
оказывается, на Катю плохо влияю, а она девочка, и я должен думать.
Странное пожелание - я и так все время думаю. Меня посреди ночи
разбуди, у меня обязательно в голове какая-нибудь мысль. Иногда даже
страшно становится от того, что я такой умный. На моих детях природа
наверняка отдохнет.
Обсуждал свою карьеру с дядей Валей. Дядя Валя считает, что быть
каскадером очень опасно, а я должен хорошо учиться и стать врачом или
инженером. Я подумал, что сам дядя Валя, наверное, учился плохо, раз
стал переводчиком, но вслух об этом говорить, разумеется, не стал.
Зачем зря расстраивать старика. У меня же выбор невелик: или каскадер,
или ковбой, или пожарный.
– А если ты погибнешь, - говорит дядя Валя, - твои родители точно очень
расстроятся.
Во-первых, не точно. Они мне даже собаку не купили, не говоря уже о
брате. Во-вторых, говорю я дяде Вале, это очень даже интересно, если я
вдруг погибну, буду лежать в гробу в крутых кроссовках, а все вокруг
будут плакать, кроме моих друзей-каскадеров, которые всем расскажут,
какой я герой. Или моих друзей-пожарных, которые расскажут, как я вынес
из огня какую-нибудь девочку. Или, еще лучше, пусть сама девочка придет
и расскажет…
– А знаете, - скажет она, - нет, вы не знаете, какой он был герой! Не знаете, какой он был человек и каскадер, то есть пожарный.
Тут-то родители и поймут, что зря они мне не купили собаку.
Мама, конечно, заплачет тихонько, а у папы, наверное, глаз задергается.
Он мне всегда говорит:
– У меня от тебя глаз дергается.
Из школы еще, наверное, кто-нибудь придет. Мы и не знали,
скажут, что в нашей школе учился такой смелый и сильный человек.
Давайте мы повесим доску. И бабушка грустно скажет:
– Да хоть сто досок повесьте, человека уже не вернешь.
Надеюсь, Яна тоже придет и тоже будет плакать. У нее голова как
одуванчик, она живет в соседнем дворе. Если бы я не хотел стать
каскадером, мы бы с ней убежали на необитаемый остров и жили бы там
вечно. Но я не могу. Долг прежде всего, как говорит бабушка.
Пять
“Дарагая тетя Женя Симонова!!!
Это
письмо я пишу сам, без бабушки. Я очинь тибя люблю и хачу на тибе
женитса. Но незамужем ли ты? Если ты замужем это оч. плохо. А у тебя
есть систра близнец незамужем?
Ты миня пока не знаеш. Мне пять лет я нигде неработаю а играю с
друзьями. Но когда вырасту буду каскадером или актером. Будем играть с
тобой в разных фильмах и все трюки я буду выполнять сам даже если они
опасные и не уговаривай даже. Надеюсь ты незамужем. Пажалуста больше
нецелуйся с Абдуловым. Я панимаю што это непонастоящему но все равно
неприятно. Я хороший. Я не пью. И всю зарплату буду приносить дамой. И
небуду тибе изминять. Ты знакома с Аллой Пугачевой? Она мне тоже
нравитса. Я бы с ней дружил. Мне сдесь оч. скучно. Напиши мне”.
Семь
В школе очень много красивых девочек иМарина Анатольевна. Я сижу с Серегой за третьей партой у окна. С
девочками садиться нельзя - засмеют. Зато отсюда я могу смотреть на
Марину Анатольевну хоть весь день. Она красивая и умная, только очень
несчастная, потому что ее ухлестывает какой-то хлыщ. Я спросил у
бабушки, болезнь ли это, и бабушка сказала, что да, болезнь, и мою маму
тоже ухлестнул как-то хлыщ, а потом появился я. Так что я решил не
форсировать события. Пускай Марина Анатольевна сначала вылечится, а там
посмотрим.
Она ко мне тоже неравнодушна. Сегодня два раза сделала замечание и не
отпустила в туалет во время урока. А когда я подарил ей цветы на первое
сентября, в день нашего знакомства, сразу меня поцеловала. И я ее тоже
в ответ, конечно, поцеловал. А она маме говорит: “Какой умненький у вас
мальчик!” Понимающая женщина.
Ну, еще Наташа с первой парты ничего. Она, конечно, не такая красивая,
как Марина Анатольевна, но Марина Анатольевна уже старенькая, ей
двадцать четыре года. И больная. В общем, шансов у них поровну. Если я
вообще когда-нибудь решу жениться. Потому что первооткрывателям не
очень-то нужны жены, они все время в опасных путешествиях. Может, меня
съедят, как Кука, а она ничего не будет знать годами. Будет приходить
на берег моря и ждать, когда на горизонте мелькнет парус моего корабля.
Или стану пиратом, но тогда о женитьбе вообще лучше забыть. У пиратов
нет никаких жен. И детей у них тоже нет. У них только юнги. И
сокровища. Конечно, родителей жалко. Воспитывали-воспитывали, а у них
сын оказался международный преступник. Но зато меня будут часто
показывать по телевизору и они тоже станут немножко знаменитыми.
Десять
Ого, какой твердый. Как же я ходитьтеперь буду? Интересно, это можно как-нибудь выключить? Может, я съел
что-то не то? Или это осложнение после гриппа? Я недавно болел гриппом,
и мама все переживала, что будут осложнения. У нее одна знакомая на
этих осложнениях куда-то посадила почки. А у меня вот какая штука
теперь. Пописай мной, если сможешь. Прямо хоть в школу не иди, хотя мне
сегодня нужно, кровь из носу, быть в школе - я должен вернуть Мишке
кассету с Сабриной, а после уроков мы уже договорились в футбол. А если
меня к доске вызовут? Хотя что мне школа. Я все равно решил стать
врачом, а на врачей в школе не учат. Нет такого урока - медицина. Чтобы
стать врачом, нужно поступить в институт и разделывать трупы, как
Парацельс. Я спросил на прошлой неделе у школьной медсестры, много ли
трупов она разделала, но, видимо, врачи об этом говорить не любят.
Может, доплестись до школы и показать ей это? Наверняка она что-нибудь
посоветует. Вот, помню, у меня как-то болел живот, так она дала мне
таблетку и стакан воды. Я тоже буду всех спасать, наверное. Буду таким
врачом, к которому обращаются, только когда всякая надежда уже утеряна.
Вот приведут ко мне очередную смертельно больную красавицу, а я, даже
без осмотра, бац ей диагноз:
– Лейкемия у вас, милочка, - говорю. - Надо было больше бывать на свежем воздухе и играть в активные игры.
Она, конечно, в слезы. Жизни еще не видела. Обидно так рано умирать с такими глазами.
–- Доктор, - говорит, - на вас последняя надежда.
Я ей после этого, конечно, говорю лечь на кушетку. Мы вам, говорю,
сейчас сделаем наркоз. А когда вы проснетесь, будете совершенно
здоровой. Хотя шансов на такой исход, не буду кривить душой, один из
миллиона. Включается яркий свет. Я стою со скальпелем в руке, жизнь ее
висит на волоске, но проходит несколько часов, и я - уставший, но
счастливый тем, что спас очередную человеческую жизнь, - снимаю с рук
резиновые перчатки.
–- Поставьте ей капельницу, - приказываю я медсестре, - дайте таблеток и измерьте температуру.
Девушка медленно приходит в себя, и первое, что она видит, -
это мое заботливое лицо. Умом я понимаю, что она уже здорова, но все
равно немножко волнуюсь.
– Вы спасли меня, - говорит она, - и теперь я буду любить вас вечно.
Хотя
нет. Лучше пусть у нее будет здоровая сестра. Может, эта девушка из
тех, что вечно болеют. Я же не могу ее лечить каждый день. Так что
девушка спит, не приходя в сознание, а в мою клинику приходит ее
сестра. Еще красивее.
– Как она? - спрашивает сестра.
– В коме, - говорю я, - но в остальном ей намного лучше.
– Доктор, - говорит сестра, - вы спасли мою сестру, и теперь я буду любить вас вечно.
– Ну хорошо, - подумав, соглашаюсь я. - Любите.
Двенадцать
Никак не могу решить: барабанщикомили гитаристом. Барабанщиком проще - лупи себе, как белка, по
барабанам, да горя не знай. А еще у барабанщиков крутые ленты на
запястьях. Но кто эти ленты видит, если все смотрят на гитариста. Так,
ноги на ширине плеч, левую руку отвести в сторону, правой ударить по
струнам - да, похоже, очень похоже.
Я включаю музыку погромче и снова возвращаюсь к зеркалу. Хотя это
только кажется, что я перед зеркалом. На самом деле я нахожусь на
огромной сцене со своей верной группой. А в зале - двести тысяч
человек, и все они меня обожают. Но друзья по группе не обижаются. Мы
знакомы с детства, поэтому в них нет зависти. Они привыкли к тому, что
я самый талантливый и главный. Надо бы сделать погромче, а то соседи не
слышат, какой я талантливый.
Талантливый и красивый. Если собрать все волосы на челке и натянуть их
на нос - вылитый Джон Бон Джови. Или Майкл Джексон. Хотя нет, Майкл
Джексон без гитары - простофиля. Я Роберт Смит - вот как.
Быть рок-музыкантом классно. Ездишь по разным странам, пьешь водку (я,
правда, недавно пробовал, и мне не понравилось, но я буду себя
заставлять, если нужно), разбиваешь кровати в отелях и поешь песни
протеста. Разбил кровать - песня. Если верить журналу “Ровесник”,
каждый рок-музыкант против чего-нибудь протестует, потому что у них
есть совесть. Оззи Озборн, правда, откусил голову живой курице на
сцене. Я, конечно, никому голову откусывать не буду. Я вообще курицу не
люблю. Впрочем, может, один раз откушу голову и сразу выплюну. И Оксана
наконец обратит на меня внимание. И принцесса Стефани, она тоже ничего.
Вот приедем мы на гастроли в Монте-Карло, зайдем потом на прием к
принцу Альберту, а тут принцесса Стефани с бокалом вина.
– А это не вы, - говорит, - давеча курице голову отгрызли?
– Я, - говорю, - но в личной жизни я не такой кровожадный.
И улыбаюсь так загадочно.
– Ах, как интересно! - говорит
принцесса Стефани, и глаза у нее блестят, как огоньки далекого города,
на которые ты смотришь из окна скоростного поезда.
И тут заходит Ксюха… Хотя нет, что ей там делать-то. Приезжаем мы с принцессой Стефани ко мне в школу.
– А вот здесь я учился, - говорю я. - Вот раздевалка, сменку возьми.
Для принцессы это все экзотика, конечно. А тут заходит Ксюха и
мгновенно понимает, какого парня потеряла. И отворачивается, чтобы я не
видел, как слезы несутся по ее лицу. А вечером я ей звоню.
– Привет, - говорю, - Ксюха. Давай, типа, встретимся, что ли.
– Да виделись уже, - обреченно говорит она.
– Ты не подумай чего, - говорю я, - у
нас с принцессой Стефани ничего нет. Мы просто друзья. И партнеры по
благотворительному проекту протеста.
И я слышу, как она улыбается. Впрочем, если не улыбнется, с принцессой всегда можно переиграть.
Восемнадцать
План на ближайшие пять лет: не залететь в армию, не залететь на деньги
и просто не залететь. Значит, вуз с военной кафедрой, факультет
экономический либо юридический. Да, собственно, какая разница, что за
факультет - лишь бы не пехота. Ползать два года по грязи - нет уж,
спасибо. Домой вернешься - у всех уже бизнес, то-се. Один ты как дурак
в погонах. Интересно, Ирка меня дождалась бы? Конечно, она ж меня
любит, типа. Второго у нас годовщина - четыре месяца встречаемся. Нужно
не забыть подарить ей колечко, что ли. А потом поступлю - и совсем
другая жизнь начнется. Курсу к третьему “бэху” куплю, наверное,
десятилетку. Прикольно будет заехать на встречу выпускников. В
классе-то все ботаники да лузеры, кроме Сашки.
Но у Сашки “шестерка” хоть и новая, а “бэха” моя круче. Все девки будут
мои, реально. Может, Ольгу прокачу пару раз. Лишь бы она замуж не
выскочила к тому времени. И Марине Анатольевне нужно бы цветочков
принести - классная тетка, на Орнеллу Мути немножко похожа.
Двадцать пять
– Ну, - говорит Ромка, - надо
учитывать, что нормальный человек в Интернете объявление не повесит.
Интернет не для этого придумали.
Судя по Ромке, Интернет придумали для порнухи и чатов.
– Так я же, - говорю, - только что опубликовал. И у тебя анкета есть.
– Ты не путай, - затягивается
сигаретой Ромка. - У меня там анкета, чтобы сбрасывать физическое
напряжение. Я иллюзий не испытываю.
– Так я тоже не испытываю, - говорю я (хотя, конечно, испытываю немножко).
У нас один компьютер на двоих - после очередного межполового фиаско я перевожу дух у Ромки, потому что жить мне больше негде,
– и мы выбираем девушек на вечер.
– Вот эта вроде ничего, симпатичная, - говорю я.
– Взгляд странный, - морщится Ромка. - А другие фотографии есть?
Мы открываем фотоальбом. По-настоящему симпатичная.
– Нет, не подходит, - кривится Рома и
продолжает: - Слишком несерьезная для тебя. Ну что это такое - “люблю
ходить по клубам и танцевать”? Ты умеешь танцевать?
– Нет, - говорю я, - но люблю.
– Кроме того, взгляд странный, -
задумчиво говорит Ромка. - Я с такими встречался уже. Первую неделю
нормально, а потом оказывается, что она на димедроле сидит.
– А эта? - спрашиваю я.
– На эту у тебя денег не хватит.
Слишком толстая. Ищет какого-нибудь неудачника, чтобы вцепиться в него
и не отпускать. Кривой нос. Дура. Полная дура. Маленькая грудь. Нет
груди. Синий чулок. Широко расставленные глаза. Узко расставленные
глаза. Глаза закрывает грудь. Роме решительно никто не нравится.
– А как ты снимаешь свое физическое напряжение, если тебе никто не нравится?
– Я просто не такой требовательный, как ты, - говорит Ромка. - Я попроще.
И он действительно попроще. Через пару дней он приведет домой
отбракованную нами Натали Портман, а меня попросит погулять пару часов.
Я сижу на лавочке с булкой в руке, отщипываю мякиши и крошу их голубям.
Звонок. Это Рома.
– Старик, ты не обижайся, - говорит Рома. - Бес попутал. Но у вас бы все равно не получилось, ты уж поверь моему опыту.
Голуби, разобрав последнюю порцию крошек, выжидательно смотрят на меня - улетать или нет?
Тридцать три
– Пару старых пластинок Бон Джови и
The Cure. Что? Зе-кью-эр. Нет такого и никогда не было? Ну бог с ним.
Хотя докатились, конечно. А группы “Земляне” у вас тоже нет? С песней
“Кас-ка-деры, кас-ка-деры, скорость что-то там наш родимый дом?” Да я
не хулиганю. Я куплю, если найдете. Нет? Вы вообще музыкой торгуете,
простите, или Тимати? Ох, ладно. А Моцарт у вас есть? Мне нужна
сороковая симфония, двадцать третий фортепианный концерт… Не так
быстро? Хорошо. “Реквием”. “Волшебную флейту” обязательно. Ну и хватит
пока. Теперь Бетховен. На ваш вкус. Хотя нет, не нужно на ваш вкус.
Простите, что я шучу так глупо, - у меня очень хороший день сегодня.
Пятую симфонию, пожалуйста, и какую-нибудь пластинку с попсой: “Лунная
соната” там, “К Элизе”… И был такой диск Поля Мориа с Эйфелевой башней
на красном фоне. Только два и с другими обложками? Ну давайте какие
есть. И детских песен каких-нибудь тоскливых, про мамонтенка, который
маму потерял. И Motorhead 'Ace of Spades'. Да, это все. У меня
карточка. А “Обыкновенное чудо” у вас есть?..
