Людмила Киричек
«Звонили
колокола по скончавшемуся императору Александру III, и в это же время
отходила одна московская старушка. И, слушая колокола, сказала: „Хочу,
чтоб оставшееся после меня состояние пошло на богоугодное заведение
памяти почившего государя“... С этих-то старушкиных тысяч и начался
музей», — так, по воспоминаниям Марины Цветаевой, начинал ее отец, Иван
Владимирович Цветаев, рассказ о Музее изящных искусств. Мечта о нем
родилась намного раньше, возможно, в ту минуту, когда в 1875 году Иван
Владимирович Цветаев, недавний выпускник Петербургского университета,
27-летний магистр римской словесности и доцент Варшавского
университета, впервые ступил на землю Италии, «той благословенной
страны, видеть которую для человека, занимающегося изучением античного
мира, всегда составляет венец желаний».
Но еще раньше, в 20-е
годы XIX столетия, мысль о таком музее увлекла княгиню Зинаиду
Волконскую. Проведшая большую часть жизни в Италии, воспитанная в духе
энциклопедистов XVIII века, широко и разносторонне образованная, она
мечтала создать в Москве эстетический музей — в те времена он мог бы
стать одним из первых в мире музеев такого рода. Вместе с Шевыревым и
Погодиным княгиня Волконская даже представила докладную записку в Совет
Московского университета, но ей отказали, и «прекрасная греза» княгини
тихо угасла...
«Думала ли красавица, меценатка, европейски
известная умница, воспетая поэтами и прославленная художниками, княгиня
Зинаида Волконская, что ее мечту о русском музее скульптуры суждено
будет унаследовать сыну бедного сельского священника, который до 12 лет
и сапогов-то не видал...» — скажет Иван Владимирович 31 мая 1912 года
на открытии Музея изящных искусств имени Александра III.
Но до
этого счастливого дня еще долгие, долгие годы. А пока молодой филолог
занимается научной работой, защищает докторскую диссертацию, преподает.
В 1890 году занимает кафедру теории и истории изящных искусств
Московского университета. Авторитет профессора Цветаева в научном мире
высок — он действительный член Московского археологического общества и
почетный член Петербургского университета, Российская Академия наук
наградила его медалью «За усердный труд на пользу и славу Отечеству».
К
этому времени все помыслы Ивана Владимировича уже сосредоточены только
на одном — на создании при университете Музея античного искусства,
который представил бы «в историческом порядке судьбы скульптуры,
зодчества и живописи у древних и новых народов» и через это дал бы
«учащемуся юношеству и публике необходимые средства к изучению
искусств, к облагораживанию их вкусов и развитию в них эстетических
понятий».
И.В. Цветаев говорит о музее и его задачах с кафедры, в
дружеских беседах, на страницах различных изданий, выпускает брошюры.
Ища благотворителей, он скажет на открытии Первого съезда российских
художников: «Может ли Москва — духовный центр России, центр ее
колоссальной торговли и промышленности, Москва — родина и
местожительство старых и славных аристократических фамилий... Москва,
покрывшая себя славой широких христианских и просветительных
благотворений, — может ли такой город, в котором бьется пульс
благородного русского сердца, допустить, чтобы в его всегда
гостеприимных стенах остались без подобающего крова вековечные создания
гениального искусства, собранные сюда со всего цивилизованного света, и
притом такие создания, которые в очень большом числе впервые вступают в
Россию и двойников которым нет в нашем отечестве нигде? Может ли Москва
это потерпеть?» Москва этого потерпеть не могла, и молодой профессор
принимается за дело.
Для строительства музея Городская дума
предоставляет участок на Воробьевых горах. Но это далеко от
университета, и Цветаев обращается к самому Великому князю Сергею
Николаевичу. При его содействии музей получает землю бывшего
Колымажного двора на Волхонке. (Великий князь был избран председателем
Комитета по устройству музея и до своей трагической гибели всемерно
поддерживал начинания Цветаева.) По предложению Ивана Владимировича
Императорская академия художеств проводит конкурс на лучший проект
фасадов здания музея. Были отмечены семь проектов, среди них — проект
Романа Ивановича Клейна, который и стал главным архитектором.
Но
самое трудное и необходимое — найти средства. Казна выделила всего 200
тысяч рублей. Остальное надо было искать у частных лиц, и эту
труднейшую задачу взял на себя Иван Владимирович. Он просит,
доказывает, убеждает и своей несокрушимой верой приобретает все новых и
новых сторонников. «В таком деле, как наше, без веры в лучшие стороны
людей обойтись нельзя. Со скептицизмом ничего нового, ничего большого
не сделаешь. Это чувство разрушает, а не созидает. Скептицизм удобное
свойство для осторожного чиновника, а в нашем созидательном деле
главный рычаг — вера, которая, по Писанию, горами ворочает... И я буду
держаться этой веры, при всяких обстоятельствах дела. Обманут ее ныне,
она восторжествует завтра. Побьет ее сегодня какой-нибудь Иван, зато
приголубит и укрепит ее своей симпатией и щедростию завтра какой-нибудь
Петр».
Главным жертвователем музея становится владелец заводов в
Гусь-Хрустальном Юрий Степанович Нечаев-Мальцев. Благородное дело, за
которое взялся Цветаев, стало близким и ему. Постепенно деловые
отношения переросли в искреннюю дружбу, их даже так и называли
«Цветаев-Мальцев».
31 декабря 1898 года Иван Владимирович
записывает в дневнике: «Доходят последние часы 1898 года, этой великой
эпохи в истории создания нашего музея. Этот год принес мне такие
радости и музею такие благодеяния, о которых не было и грез. Завершение
грандиозного плана здания, открытие действий Комитета, лучезарный день
17 августа, превративший никому не известный факт закладки во
всероссийское событие, получение земли от города — все это пришлось на
этот незабвенный год... Такое возвышение действительности над
возможностью самых необузданных грез, конечно, уже не повторится в
истории создания моего милого музея».
Строительство началось и,
несмотря на огромность сделанного, главное было впереди. Надо было
думать не только о постройке здания, но и о наполнении его экспонатами.
Иван Владимирович ведет обширнейшую переписку со многими музеями мира,
заказывает копии, покупает подлинники античных скульптур. Привлекает к
работе известных российских художников — Поленова, Васнецова,
Верещагина, Айвазовского, Серова... Сам выезжает в экспедицию на Урал
для отбора отделочного камня. Едет в Италию, Германию, Египет...
Из письма к Нечаеву-Мальцеву, 1907 год:
«Вы сетуете на меня за сделанные приобретения памятников искусств для
музея. В свое оправдание могу сказать, что разыскивание их по всей
Европе стоило мне больших самопожертвований и больших трудов,
принесенных мною благу музея. Бог знает кто и когда проделал бы этот
многолетний путь безвозмездно для нашего учреждения. Я вынес много
лишений и всяческих неудобств ради этой высокой цели и нашел для музея
много такого, что долго-долго туда не поступило бы. Без любви, без
увлечения, без стремления к этому специальному знанию в нынешнем мире
коллекции не собрать бы. Как-нибудь выкарабкаемся из долгов. А
приобретенное навсегда будет украшать музей».
Нечаев-Мальцев дает
на музей сотни тысяч, но иногда упирается из-за какой-нибудь мелочи:
«Что Вы, голубчик, вконец разорить хотите? Да это же какая-то прорва,
наконец! Пусть государь дает, его же родителя — имени...» Да и нельзя
же все расходы переложить на Нечаева-Мальцева, и Цветаев ищет новых
благотворителей. Снова просьбы, уговоры, увещевания... И при этом ни
одной жалобы, раздражения или обиды на непонимание и холодность к его
детищу. «Надо быть готовым ко всему, считаться со всем. Не заставишь
думать всех, как ты хочешь, думаешь, веришь сам. Необходимы терпение и
уважение права чужой собственности, равно как и права других на свои
убеждения... Нельзя каждый отказ твоей мечте, твоему излюбленному делу
объяснять исключительно грубостью вкусов, недостатком умственного и
сердечного развития и одним скряжничеством. Недавний скряга на Музей
искусств завтра или перед своим смертным часом, в духовном завещании,
явится устроителем целого филантропического учреждения... Надо быть
терпеливым», — записывает он.
Своей тактичностью, уважительным
отношением к людям, пониманием их слабостей Иван Владимирович
располагал к себе многих. «Это прирожденный министр финансов, потому
что так искусно добывать деньги из совершенно неожиданных источников,
как это Иван Владимирович умел, да еще настраивать дающих деньги к
благодарности, — они его благодарили за то, что он деньги от них
получал, это никакому графу Витте никогда не удастся», — говорил
профессор Московского университета историк Любавский.
Все свои
свободные деньги Владимир Иванович также отдает на музей — и приводит в
ужас сына Андрея просьбой дать адрес портного, который мог бы
перелицевать костюм. «Да проще новый купить!» — «Это вам проще...»
Судьба не была так уж благосклонна к Цветаеву...
В
1904 году в музее вспыхнул пожар. Пострадало здание и часть коллекции.
Иван Владимирович тяжело переживал это несчастье, но не отчаялся сам и
старался подбодрить Клейна: «Оправляйтесь духом и нервами и Вы, дорогой
Роман Иванович. Работы еще много и без ниспосланного нам горя... Будем
стараться быть молодцами и философами... Нуждаясь в укреплении сам,
говорю Вам: мужайтесь!»
Волнения 1905 года поставили под угрозу
продолжение строительства: обсуждался вопрос о консервации здания. В
это трудное для всех время Цветаев пишет Клейну: «Что ждет в ближайшие
два года наше с Вами дело? Я не считаю его погибшим ни в коем случае.
Слишком много сделано...» И в другом письме: «Неокончание так широко
веденного предприятия равносильно нашему бесславию в глазах
современников, равносильно их праву упрекать нас в легкомыслии
расчетов, в неуменье соразмерить средства с целью и в неисполнении
обязательств, принятых относительно университета... Но независимо от
этих соображений наше общее дело должно двигаться потому, что оно
привлекло всю нашу с вами любовь, все увлечение, перед которым все иные
дела померкли в их значении. Успехи музея стали равносильны нашей жизни
последних лет.
И мы не можем не напрячь всех сил, чтобы он
додвигался до благополучного конца...» В июле 1906 года умерла от
чахотки Мария Александровна Цветаева (в девичестве Мейн), жена Ивана
Владимировича, его незаменимый помощник во всех делах. «Она вела всю
его обширную... переписку, — вспоминала Марина Цветаева, — и, часто,
заочным красноречием своим, какой-то особой грацией шутки или лести (с
французом), строкой из поэта (с англичанином), каким-нибудь вопросом о
детях и саде (с немцем) — той человеческой нотой в деловом письме,
личной — в официальном, иногда же просто удачным словесным оборотом,
сразу добивалась того, чего бы только с трудом и совсем иначе добился
мой отец. Главной же тайной ее успеха были, конечно, не словесные
обороты, которые есть только слуги, а тот сердечный жар, без которого
словесный дар — ничто. И, говоря о ее помощи отцу, я прежде всего
говорю о неослабности ее духовного участия, чуде женской причастности
вхождения во все и выхождения из всего — победителем. Помогать музею
было прежде всего духовно помогать отцу: верить в него, а когда нужно,
и за него».
Смерть жены подорвала здоровье Ивана Владимировича —
он тяжело заболел. Врачи запретили ему читать и писать, но быть
оторванным от музея он не мог и, ведя переписку через помощника,
оставался в курсе происходящего.
Чуть только Цветаев почувствовал
себя лучше, он с головой ушел в работу, в музейные дела. Он снова
обсуждает с Клейном отделку залов и парадной лестницы, хлопочет об
отоплении здания, ищет специалистов-мозаичников, благотворителей,
заказывает новые экспонаты, договаривается о покупке голицынской
коллекции, снова уговаривает Нечаева-Мальцева оплатить очередные
расходы, следит за доставкой экспонатов и даже сам распаковывает
коробки. А проблемы все появляются и появляются, и решить их может
только Цветаев. При этом он занимается делами Румянцевского музея,
директором которого был, продолжает научную работу, преподает в
университете.
Занятость и усталость не сделали его
раздражительным. Он был добродушен и ласков с детьми — Валерией и
Андреем от первого брака, Мариной и Асей от второго. «Помню его
седеющим, слегка сутулым, в узеньких золотых очках, — напишет потом
Ася, Анастасия Цветаева. — Простое русское лицо с крупными чертами;
небольшая редкая бородка, кустившаяся вокруг подбородка. Глаза —
большие, добрые, карие, близорукие, казавшиеся меньше через стекла
очков. Его трогательная в быту рассеянность создавала о нем легенды.
Нас это не удивляло, папа всегда думает о своем музее. Как-то сами, без
объяснений взрослых, мы это понимали». Дети выросли вместе с музеем и
называли его «наш младший брат». Через много лет, в эмиграции, Марина
Цветаева напишет: «Музей Александра III есть четырнадцатилетний
бессеребреный труд моего отца и три мальцевских, таких же бессеребреных
миллиона».
Наконец, наступил долгожданный день открытия музея —
31 мая 1912 года. «Белое видение музея на щедрой синеве неба». На
открытии — сам государь и все высшие сановники Москвы и Петербурга.
Профессор Цветаев сопровождает царскую семью по залам музея. «И было
тихое торжество радости: не папе дарят что-то сейчас сильные мира сего,
а он дарит всем, кто сейчас здесь, всей России — созданный им музей!»
(А. Цветаева).
«Чуть склонив набок свою небольшую седую круглую
голову — как всегда, когда читал или слушал (в эту минуту читал он
прошлое, а слушал будущее), явно не видя всех на него глядящих, стоял
он у главного входа, один среди белых колонн, под самым фронтоном
музея, в зените своей жизни, на вершине своего дела», — писала Марина.
Год спустя, незадолго до смерти, он скажет одному из своих учеников: «Я сделал все, что мог...»
Литература: И.В. Цветаев создает музей. — М., 1995.
