«Родоначальник русской живописи», «всеобщий педагог
русских художников», «наш общий и единственный учитель» — так говорили
о нем современники. Через его мастерскую прошли известнейшие художники
конца XIX века: Репин, Поленов, Суриков, Васнецов, Врубель, Серов,
Борисов-Мусатов.
Сегодня, увы, имя Павла Петровича Чистякова известно лишь специалистам.
Каких
трудов стоило сыну крепостного крестьянина пройти путь от уроков
сельского пономаря до зачисления в классы Академии художеств, знал
только он сам. Но любовь к рисованию и поддержка отца оказались сильнее
всех препятствий. С 1849 года Павел Чистяков живет в Петербурге у
дальних родственников. Рассчитывать ему приходится только на
собственные силы: утром и вечером занятия в академии, а в остальное
время — частные уроки, которые дают хоть какие-то средства для жизни. И
все равно питается он скудно: огурцы, хлеб да чай — все, что может
позволить себе юный художник.
Путь от Александро-Невской лавры,
возле которой он живет, до академии в центре города и потом к ученикам
— каждый день Павел Чистяков проходит 30 верст, впрочем извлекая из
этой «прогулки» немалую выгоду.
Академическая методика,
заключавшаяся в бесконечном копировании знаменитых гравюр и
однообразном рисовании гипсов, Чистякову не по сердцу. Блестяще освоив
школу рисования, он много работает самостоятельно. «Перспективу я
слушал всего раза четыре у М.И. Воробьева, — будет потом вспоминать
художник, — чертежей вчерне сделал три, а прочее усвоил в течение шести
верст», во время тех самых ежедневных «прогулок».
Успехи в учебе
и победы на академических выставках открывают перед Павлом Чистяковым
новые возможности — его посылают на средства академии продолжить
обучение в Европу.
Германия, Франция и особенно Италия
околдовывают русского художника. Он пишет множество этюдов, портретов,
задумывает будущие картины. «Чистяков вернулся из Италии, — вспоминал
Репин, — и сразу очаровал нас своим темпераментом поэта и такой
глубиной понимания искусства, о которой мы и не мечталиѕ Он любил
учить, привязался к нам, и часто-часто мы восхищались им до
самозабвенияѕ Он не был штатным профессором; но мы всех штатных бросили
еще до появления Чистякова».
По возращении Павел Петрович
получает звание академика за картины, написанные в Европе, и должность
адъюнкт-профессора — рядового преподавателя в Академии художеств. В
жизни Чистякова (и, как после окажется, в истории академии) начинается
новый этап.
Методика преподавания рисунка, существовавшая в
академии, сводилась к обучению студентов определенным приемам и к
выработке техники, что позволяло быстро, но исключительно механически
выполнять любой рисунок или этюд. Чистяков со свойственной ему прямотой
идет против устоявшихся норм: «Скажите чудную остроту, и все в
восторге; повторяйте ее сорок лет каждый день и каждому, отупеете сами
и надоедите всем, как бог знает что, все, что однообразно и бесконечно
повторяется, как бы оно ни было хорошо вначале, под конец становится
тупо, недействительно, рутинно, просто надоедает и умирает». Художник
должен постоянно учиться у природы, «черпать же все только из себяѕ
значит останавливаться или падать». По словам В. Васнецова, Чистяков
был «посредником между учеником и натурой». Врубель, которого
разочаровало преподавание в академии и который считал, что его учат
безжизненным штампам и схемам, обучение у Чистякова называл формулой
живого отношения к природе.
Серов вспоминал, что его первым
заданием, полученным от Чистякова, было нарисовать листок скомканной
бумаги, небрежно брошенной на пол. Поначалу такое упражнение показалось
Серову смешным и даже обидным, но он начал рисовать иѕ не смог
справиться. Для решения этой задачи одного таланта оказалось мало,
нужны были знания.
К Чистякову шли учиться или, вернее,
доучиваться даже выпускники, окончившие академию с золотыми медалями.
«Вообще порядок и правильная форма предмета в рисовании важнее и дороже
всего. Талант бог даст, а законы лежат в натуре», — писал в своих
заметках Чистяков. Он очень ценил талант, но повторял: «Начинать надо
по таланту и кончать по таланту, а в середине работать тупо».
Художник,
не умеющий рисовать, как оратор без языка, — ничего не может передать.
«Без нее [техники] вы никогда не сумеете рассказать людям свои
мечтания, свои переживания, увиденную вами красоту». А это самое
главное! Учиться видеть, учиться думать, учиться понимать.
Художник
не копирует действительность, а картина не фотография. «Так натурально,
даже противно»; или того хлестче: «И верно, да скверно!» — частенько
ворчал Чистяков, оценивая чересчур реалистичные работы. «Искусство
полное, совершенное искусство не есть мертвая копия с натуры, нет,
[искусство] есть продукт души, духа человеческого, искусство суть те
стороны человека, которыми он стоит выше всего на земле». Искусство
должно выражать лучшее в человеке и лучшее, что он может найти во
Вселенной. Жестко критикуя картины-пустышки, он постоянно напоминал
ученикам, что живопись не «эстетическое баловство», она требует от
художника самоотдачи и постоянной работы над собой.
«Чувствовать, знать и уметь — полное искусство» — вот кредо настоящего мастера, полагал Чистяков.
Его
академическая мастерская была открыта для всех желающих. Он вел
многочисленные кружки и группы вне стен академии, давал письменные
рекомендации художникам, которые не могли приехать в Петербург. Если
видел в человеке искру таланта, приглашал его на индивидуальные
занятия. Учиться у Чистякова было непросто: он требовал очень
серьезного отношения к делу. «Будет просто, как попишешь раз по сто», —
подбадривал он учеников, заставляя снова и снова переделывать работу.
На
даче в Царском Селе, куда чета Чистяковых выбиралась из столицы на
отдых, Павел Петрович выстроил мастерскую, где собирался дописать
картину «Последние минуты Мессалины, жены римского императора Клавдия»,
начатую еще в Италии, создал эскизы к композиции «Свидание» по рассказу
Тургенева, стал рисовать портрет матушки, Анны Павловны Чистяковой. Но
завершить начатое никак не удавалось. Как только Чистяков перебирался
на дачу, дом сразу наполнялся людьми: у него бывали Д.И. Менделеев и
А.Н. Коркин, О.Д. Форш и П.П. Гнедич, З.Н. Гиппиус и Д.С. Мережковский.
Приезжали, конечно, и художники — не только получить ценный совет, но и
рассказать о новых замыслах, поспорить об искусстве. Чистяков никому не
отказывал, и все личные творческие планы неизбежно откладывались до
лучших времен.
Сознавая невозможность совмещать труд художника и
педагогическую деятельность, Чистяков выбрал последнюю. Все больше
времени он посвящает решению сложных задач рисунка, живописи,
композиции. Начинает записывать и систематизировать свои мысли о
живописи, размышления о происхождении искусства и его месте в обществе:
«Рассудок, знание всегда были во мне впереди практики, что делать — я
родился и живу для других. Пусть же знание мое будет на пользу
кому-нибудь».
Шли годы, но со многими учениками Чистяков сохранял
узы всю жизнь. «Я еще могу съездить к Чистякову и у него хлебнуть
подкрепляющего напитка советов и критики», — писал в своем письме
Врубель. Часто бывал у своего учителя Поленов, который преподавал в
Московской академии живописи, ваяния и зодчества по «чистяковской
системе». «Желал бы называться Вашим сыном по духу», — признавался
Васнецов. Такими «сыновьями по духу» были многие его ученики. Именно
Чистяков посоветовал Васнецову дать согласие на роспись Владимирского
собора в Киеве и поддержал идею создания картин на темы русских сказок.
Долгие беседы с художниками о Боге, религии и душе обернулись
врублевским «Демоном» и «Христом», циклом картин об Иисусе у Поленова.
87
лет, прожитых в нескончаемых трудах и поискахѕ И каков итог? Несколько
исторических полотен и портретов, незаконченные записки об искусстве и
педагогике. Да, но не только. Главный итог — это сотни картин, которые
создали благодарные ученики, возвратив миру все то, что вложил в них
Павел Петрович.
«Искусство все-таки — красота. А красивое ни угловато, ни крайне быть не должно».
«Хорошо учить — значит, любя учить, а любя ничего не скучно делать».
«Бог — в творчестве. Мы через творчествобеседуем с ним. Бог вообще — в нас».
