Древний город словно вымер,
Странен мой приезд.
Над рекой своей Владимир
Поднял черный крест.
Липы шумные и вязы
По садам темны,
Звезд иглистые алмазы
К Богу взнесены.
Анна Ахматова
Киевские
горы над Днепром покрыты лесом. Мы все привыкли, а ведь это
удивительно: парадный центр столицы-мегаполиса незаметно переходит в
дремучие дебри на крутых склонах.
Впрочем,
еще до Великой Отечественной войны горы над Днепром белели голыми
песчаными обрывами. Лишь изредка, кое-где виднелись быстро желтеющие на
солнце пятна трав и кустарников. Обзор был огромный, все фантастические
расходящиеся волны киевского рельефа были видны с высоких точек и
покоряли путешественников.
Одну
из таких обзорных вершин горожане первой освоили для ухода от суеты,
созерцательных неторопливых прогулок, раздумий, творческого
вдохновения. Имя этой вершины – Владимирская горка.
Предыстория
Киевский
Подол – низкий берег, зажатый между горами и Днепром – словно стрела
сужается к югу. И наконец, в районе Почтовой площади горы и Днепр
встречаются, а Подол уменьшается до ширины одной улицы. Разумеется,
гора над таким важнейшим нервным узлом города не могла не привлекать
градостроителей.
Еще
в эпоху Древней Руси на этой горе возник Михайловский Златоверхий
монастырь. Вокруг обители тогда простирались обычные бревенчатые
городские кварталы. Прошли столетия, после татарских нашествий эти
кварталы опустели. И гора за Михайловским монастырем стала
использоваться как монастырское кладбище. А на склоны за некрополем
долгое время сбрасывали отходы.
Но
миновали века относительного запустения. С начала ХІХ века маленькое
ярмарочное местечко Киев начинает превращаться в солидный губернский
город. И в то же время по всей империи становится популярна история
Древней Руси. Неудивительно, что губернские власти Киева пришли к
необходимости прославлять в Киеве имя князя Владимира, поднимая тем
статус своего города. Ведь в крестителе Руси видели не только
равноапостольного подвижника, но и местного «императора-реформатора»,
просветителя, такого себе «киевского Петра Великого».
Итак, в 1830-х годах Владимирской называют одну из новых главных
улиц; имя св.Владимира получает новооснованный университет. А вскоре в
окружении киевского генерал-губернатора Дмитрия Бибикова возникает еще
более яркая пиар-идея: поставить памятник князю Владимиру на пустой
высокой горе над новым центром города – Крещатиком.
«Не принято ставить памятники»
Скоро
сказка задумывается, да не скоро воплощается. Только в конце 1840-х
годов в Киев был прислан проект памятника князю Владимиру, утвержденный
императором. А ко времени его окончательной установки в городе уже не
было ни губернатора Бибикова, ни его окружения, «заказывавшего»
монумент. Причиной такой отсрочки стал неслыханный скандал, связанный с
этим сооружением.
Ведь
до памятника Владимиру в «матери городов русских» монументов-статуй не
было. Это в Петербурге давно стоял «Медный всадник» и даже обнаженные
изваяния Летнего сада, это в Москве уже появился памятник Минину и
Пожарскому. А в Киеве подобные творения многим еще казались
кощунственными. Киевляне считали планируемое воздвижение статуи
установкой идола – и кому? святому, сбросившему идолов! Митрополит
киевский свт.Филарет (Амфитеатров) в своем обращении к царю утверждал,
что затея генерал-губернатора Бибикова противоречит древним
установлениям Церкви, ссылался на отсутствие чина освящения памятников.
А авторитет святителя в Киеве и во всей империи был огромный.
После
нескольких лет противостояния ни одна из сторон не уступила. И хотя
памятник князю Владимиру в 1853 году возвели, но никто из иереев и
архиереев так и не освящал монумент. Впрочем, разнообразные молебны у
памятника очень скоро стали постоянной традицией.
Сезонное чудо
Конфликт
между светской и церковной властью в Киеве имел печальные последствия
для местности вокруг нового памятника – которую тут же прозвали
Владимирской горкой. Почти полвека заложенный здесь парк не
благоустраивался.
И
все-таки уже в «бесхозные» 1860-80-е годы Владимирская горка начинает
приобретать феноменальную популярность. Свидетельствует об этом,
например, роман «Хмари» Ивана Нечуя-Левицкого, в котором восторженно
описываются прогулки на Владимирской горке тех лет.
Еще
бы, ведь это был первый в Киеве бесплатный парк для всех желающих (все
остальные парки имели ограду, за которую пускали или за деньги, или
после фейс-контроля «на благородность»). И если другие городские сады
посещали только с теплых весенних дней по распускании листьев, то с
видовой Владимирской горки красоты созерцали круглогодично.
А
особенно массовое «паломничество» сюда начиналось сразу после ледохода
– когда Днепр разливался и покрывал острова с левобережными слободками
до самого горизонта. Вид этого грандиозного зрелища с Владимирской
горки стал своеобразной киевской достопримечательностью, сезонным
чудом, которое нельзя было пропустить, на которое специально приезжали
из других городов. «Весна в Киеве начиналась с разлива Днепра с
Владимирской горки», – отмечал как самое яркое воспоминание своего
детства Константин Паустовский.
Кокоревская беседка, дрентельнов обелиск
Покорили
виды заднепровских далей, открывающиеся с Владимирской горки, и одного
нижегородского купца – Василия Кокорева. В порыве благодарности
предприниматель в 1863 году подарил киевским властям средства для
обустройства беседки на верхнем обрыве горки. Деньги временно положили
в банк и… благополучно забыли о них. Лишь на исходе века вклад
обнаружили (при этом за счет процентов сумма выросла почти в четыре
раза). Тогда, наконец, и были построены две «кокоревские» беседки,
существующие и поныне – на Владимирской горке и под Андреевской
церковью. После этого, уже с начала ХХ века «верхняя» кокоревская
беседка становится любимым местом молодежных встреч и свиданий.
А
еще в 1888 году Владимирская горка принимала гостей со всей России: в
Киеве отмечалось 900-летие Крещение Руси. В день святого Владимира у
памятника «герою праздника» происходил водосвятный молебен, а на
террасе над ним – военный парад. Однако тогдашнее торжество омрачилось
странным и трагическим происшествием.
Проезжая
перед войсками, киевский генерал-губернатор Александр Дрентельн
внезапно покачнулся в седле и… всей своей богатырской массой рухнул с
коня. Прибывшие врачи констатировали летальный исход от
апоплексического удара. Загадочная смерть «хозяина половины Украины» на
Владимирской горке в самом эпицентре светлого всероссийского праздника
обросла предположениями и легендами, порой самыми нелепыми.
А
вскоре на месте кончины генерал-губернатора поставили «дрентельнов
обелиск», полвека служивший киевлянам и гостям столицы особенно ярким
напоминанием о бренности земной жизни.
«Электрическая горка»
В
1890-х годах с распространением электричества киевские садоводы и
предприниматели осуществили одну из интереснейших иллюминационных идей.
На кресте памятника св.Владимиру укрепили серию ламп – и теперь каждую
ночь огромный крест ярко сиял в темном небе.
Это
сияние стало одной из самых символичных картин булгаковской «Белой
гвардии»: «Лучше всего сверкал электрический белый крест в руках
громаднейшего Владимира на Владимирской горке, и был он виден далеко, и
часто летом, в черной мгле, в путаных заводях и изгибах старика-реки,
из ивняка, лодки видели его и находили по его свету водяной путь на
Город, к его пристаням».
В
1900-х годах Владимирская Горка украсилась еще одним цивилизационным
новшеством – Михайловским электрическим подъемником. Впрочем, это
официальное наименование не прижилось: наклонную дорогу, построенную
европейскими предпринимателями, поначалу называли на английский манер
«элеватор». А потом утвердилось и вовсе страннозвучное
латинско-французское заимствование «фуникулер».
Первые
десятилетия своего существования Михайловский подъемник был не
развлечением, а важной частью транспортной системы. Линии трамвая
подходили прямо ко входным дверям верхнего и нижнего павильонов
фуникулера – пассажиры просто на пять минут пересаживались с
«горизонтальной» линии в «наклонную», чтобы потом опять продолжать путь
в обычных трамваях.
Небольшое
отступление: после Революции говорили о постройке в разных местах Киева
еще четырех фуникулеров. А гетман Павло Скоропадский, планировавший
возвести новый правительственный и общественный центр возле Ионинского
монастыря на Зверинце, обещал киевлянам провести туда целых два
фуникулера. Они должны были курсировать от Выдубицкого монастыря, близ
которого замысливалось открыть огромный порт, рынок и даже вокзал.
Впрочем, сбыться этим масштабным планам было не суждено, и подъемник на
Владимирской горке остался единственным живым памятником технической
мысли начала ХХ века.
Двести лет здесь все на свете...
Одной
из «достопримечательностей» Владимирской горки в начале ХХ века был
седовласый старик, по которому можно было сверять часы. В течение
десятилетий ежедневно в два часа дня он выходил из своей усадьбы с
пасекой и ставком (возле нынешней станции метро «Театральная»),
медленно поднимался к Оперному Театру, откуда долго шел по Владимирской
улице на Владимирскую горку. Там сидел в созерцании ровно до шести
часов, а потом тем же путем возвращался в свою «садыбу».
Звали
пунктуального киевского чудака Иван Нечуй-Левицкий. Отработав многие
годы учителем в провинции, пожилой писатель вернулся в город своей
семинаристской юности. И спустя полвека после описанных в его «Хмарах»
гуляний он вернулся к той же теме и создал лирический очерк, который
так и называется «Вечір на Владимирській горі». Это настоящее признание
в любви одному отдельно взятому месту мира.
И
еще тысячи киевлян и визитеров города на протяжении многих десятилетий
манила атмосфера этого парка. Как пел бард Владимир Каденко, Горку
держали на примете и гимназисты, и старушки, и пионеры, и юнкера,
белошвейки, шофера… Поэт-гитарист объяснял это тем, что «двести лет
здесь все на свете объясняется в любви».
Не вертеть бы головою,
Не ловить бы этот взор,
Не следить, как меж листвою
Проплывёт фуникулёр.
Он скользит все мимо, мимо –
Показался и исчез.
Лишь любовью объяснимо
Ожидание чудес.
Да,
именно ожидание чудес переполняет приходящих на Владимирскую горку. И
чудеса происходят на этой земле, где по ахматовскому намеку, и холмы, и
деревья, и звезды обращены к их Создателю. Возвышающее душу звездное
небо, эти философские звезды, изумляющие не меньше, чем нравственный
закон – они сияют и в финале булгаковского романа о Городе. Его
картиной мы и завершим свой рассказ:
«Над
Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимался в черную,
мрачную высь полночный крест Владимира. Издали казалось, что поперечная
перекладина исчезла – слилась с вертикалью, и от этого крест
превратился в угрожающий острый меч.
Но
он не страшен. Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч
исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не
останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал.
Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?»
