Как
известно, титул «кошачьего Рафаэля» с гордостью и достоинством носил
швейцарец Готфрид Минд, живший в конце XVIII века. Как истинный
художник, он посвятил свою жизнь изображению абсолютной красоты,
совершенное воплощение которой обрел понятно в каком из Божьих
созданий. С киевским «кошачьим Рафаэлем» все было куда грустнее...
Семью Яблочкиных прославили отец-режиссер, сестра-актриса. Едва ли не
единственный, кто тепло вспомнил Валериана Александровича Яблочкина, —
Николай Мурашко, да и то — искать (и читать) его рассказ лучше в
первом, 1907—1909 годов, издании «Воспоминаний старого учителя» —
позднее написанное о Яблочкине, и так немногое, еще подсократили. В том
же первом издании есть и рисунки киевского «кошачьего Рафаэля» —
разумеется, это исключительно коты.
— В одном из 80-х годов появился у нас интереснейший человек,
художник Валериан Александрович, — вспоминает Николай Мурашко. — Его
приветливо приняли у нас: это был невысокий горбатенький господин с
такими чудными манерами воспитанного человека и красивой приятной
петербургской речью, наблюдательный, остроумный, что сразу привлекал к
себе, заставляя забыть недостаток в строе его фигуры... Он был не очень
щепетилен в костюме. Целый утренний час проводил в умывании, чистке и
вообще в приведении себя в аккуратнейший вид. Лукавая горничная
подсмотрела даже, что он иногда на ночь делает себе папильотки. Волосы
у него были большие и красивые... (Впрочем, что касается внешнего
облика художника, то существует его карандашный портрет работы,
написанный Михаилом Врубелем. — О.Л.). Видимо не любящий одиночества,
прекрасно подружился у меня с семьей, писал в моем кабинете своих
котов, кстати, в моделях недостатка не было. У нас животных любили, и
он их мог наблюдать, сколько хотел во всякое время. Валериан
Александрович работал, и произведения его сбывались и оценивались
иногда очень недурно. Мне было очень приятно иметь под рукою умного и в
искусстве сведущего человека. Вырос В. А. Яблочкин в столице, кончил
Академию художеств, сын известного режиссера Петербургского
Императорского театра, человека широко образованного и общественного. В
такой среде, понятно, Валериан Александрович, как от природы не глупый
человек, неминуемо был человек с содержанием...
Впрочем, «К преподаванию в школе мне привлечь его не удалось; он с
такой милой улыбкой заявил: «Котов писать — задача не велика, а больше
я-то ничего и не умею». Так говорил о себе Валериан Александрович, с
шутливой скромностью, но он был прекрасным членом нашего школьного
Совета». И на знаменитом пимоненковском силуете, украшающем обложку
переиздания «Воспоминаний старого учителя», Яблочкин не просто
фигурирует, но и предстает в самом почетном обществе — Мурашко,
Врубель, Пимоненко.
Итак, Валериан Александрович Яблочкин рисовал котов. Наблюдал — и
рисовал. В творчестве своем он знавал и минуты истинного вдохновения:
«Я одним один раз написал черного кота, кота колдуньи старой,
понимаете, мне так хочется это повторить...» К сожалению, чаще выходило
по-другому: «Этот милый, приветливый человек вдруг мог загрустить,
заскучать; наверное, тому отчасти был причиной его физический
недостаток, его горбатость. Как-никак, а все-таки он человек не как
все. И в эти моменты он, бедный, запивал. Он — домосед великий — сейчас
уходил из дому... главное, что этот человек совершенно перерождался; из
человека крайне вежливого, кроткого он преврщался в человека задорного.
Подбоченясь одной рукой, он другой тряс в воздухе кистью руки с своими
худыми, длинными, белыми пальцами и отчаянно грубил». Грубости (правда,
если верить Николаю Мурашко, довольно невинные) перемежались с
похвальбой, которая звучала так: «Ты знаешь, кто я таков? Я Рафаэль
котов!»
А вот конец истории: «Он уехал к Путивлю в имение Шечковых, где,
говорят, великолепно написал Ромео и Джульетту в виде кота и прелестной
кошечки и, прожив немного времени, там же умер... мы его более не
видели и не мало о нем погрустили». И еще о рисовальной школе,
располагавшей, как известно, коллекцией «образцов» работы лучших и
известнейших художников своего времени, — «Кота от него мы, конечно,
имеем».
Может быть, в обществе Шишкина, Крамского, Репина, Семирадского,
Матейко, Врубеля и других «мэтров» кот Яблочкина выглядел главным
образом симпатичным курьезом. И все-таки — может ли быть совсем уж
несчастен Художник, посвятивший свою жизнь изображению совершенных
воплощений абсолютной красоты?
