Счастье
есть. Как известно, не может не есть, — а кроме того, как тоже давно
известно, оно не в деньгах. Пытаясь как-то совместить два народных
утверждения, многие теряют в процессе само счастье. Многие, но только
не Евгения Гапчинская.
Киевская художница сделала счастье своим брэндом, а
себя называет «поставщиком счастья №1». Товар, согласитесь, абсолютно
беспроигрышный. Картины Жени Гапчинской, жизнерадостные и светлые,
населенные смешными и трогательными человечками, охотно приобретают и
музеи, и частные лица — те, кто может позволить себе такое счастье:
Лучано Паваротти и Андрей Шевченко, София Ротару и Анастасия Волочкова,
Иван Малкович и Никита Михалков, Дмитрий Коляденко и Маричка Бурмака.
Ее персонажи, как выяснилось, более чем естественно чувствуют себя на
страницах детских книг. А еще у Гапчинской своя галерея в центре Киева,
множество проектов в мире моды и глянца и прочая, прочая… Счастье нужно
всем.
А начиналось все с трудностей, бедности, разочарований. Как в любой уважающей себя сказке со счастливым концом.
— Евгения, насколько я знаю, закончив Харьковский художественный
институт, вы долго не работали по специальности и даже вообще не
писали. Как так вышло?
— Наверное, потому, что я очень целеустремленный человек, крупные
решения в жизни принимаю очень осознанно и продуманно. Когда я
закончила образование, которому посвятила одиннадцать лет, то оказалась
не просто бедным человеком — мы жили буквально в нищете: у нас ребенок
все время просил кушать, нечем было платить за квартиру, не на что
ездить в транспорте. Муж работал истопником, сторожем, киоскером… У
меня востребованности по профессии не было никакой. А училась я
неистово, вечная отличница, никогда в жизни не прогуливала, после
института шла домой и делала домашние работы до двенадцати ночи. И вот,
анализируя свою жизнь, я поняла, что ни о чем не жалею: ни о раннем
браке, ни о раннем ребенке, ни о каких-то других поступках в жизни, а
жалею только об одном: этих одиннадцати годах тяжелого труда, взамен
которого не получила ничего. Я считала на тот момент, что это моя
единственная огромная ошибка.
Банально надо было на что-то жить. Еще заканчивая институт, я пошла
на курсы маникюра, меня обещали устроить в парикмахерскую, но, на мое
счастье, а тогда несчастье, ни в одну парикмахерскую меня не взяли, а
бегать по маникюрам на дом я устала. Устроилась в рекламную компанию
менеджером… Началась эпопея, когда я каждые три месяца меняла работу.
Слава Богу, меня никогда не выгоняли, просто я понимала: это не мое, и
искала что-то другое.
— И каким образом ситуация переломилась?
— Все случилось очень быстро, в один момент. Когда в одной компании
я от менеджера дошла до заместителя директора, то поняла, что
становлюсь специалистом не в той области, в какой хотела бы расти. Я
подумала: еще пару лет — и дорога в какие-то другие специальности мне
будет заказана, надо срочно уходить, пока моя жизнь не начала
выстраиваться по этому пути. Нашла работу декоратора, это было чуть
ближе к тому, чего мне хотелось, но коллектив попался склочный… И опять
все произошло в один момент: я уволилась, и на следующее утро открыла
«Золотые страницы». Я почувствовала к тому времени, что у меня хорошие
организаторские способности, к тому же я разбираюсь в живописи, а
значит, могу работать в галерее, устраивать выставки. Позвонила в
несколько галерей, и в «Срібних дзвонах» мне сказали: приходите
сегодня, мы хотим на вас посмотреть. Я пришла и сразу приступила к
делам. И уже работая там, снова начала рисовать. Закончились два года
поисков…
— Помните свою первую картину, проданную за хорошие деньги?
— Это была первая же работа, которую я нарисовала после перерыва,
эльфик. Вообще я начала рисовать, потому что немножко успокоилась
душевно: у меня была зарплата, мне казалось, все уже превосходно…
Начала рисовать просто для себя, чтобы дома что-то повесить.
— У нас главным критерием признания художника является его
востребованность за рубежом. Как вы вышли на международный уровень и
насколько это для вас важно?
— У нас вообще во всех сферах такое присутствует: сначала надо
заслужить признание за рубежом, а потом вернуться и с гордостью
рассказывать, как ты покорил зарубежье. По-моему, все не так, вполне
можно стать востребованным и здесь. Это настолько обтекаемые и спорные
вещи… У каждого своя дорога.
Я сейчас, наверное, больше востребована в Украине, но, с другой
стороны, замечать меня начали после того как меня нашел директор
венского музея. Я никогда не анализировала, что последовало за чем, что
именно имело резонанс. У меня неспокойный характер, я лезу во все
дырки, мне нравится миллион проектов: половину из них мне кто-то
предлагает, половину я придумываю сама. В итоге у меня много всего в
работе, и если что-нибудь не реализуется, я не унываю и порой даже не
замечаю. Мне предлагают делать телефон — я делаю телефон, кондиционер —
пожалуйста, детские книжки — с удовольствием, проекты для журналов,
например, для русского «Вога», с модельерами, со счастливыми
пуговицами, с маленькими детьми, с мишками, — а в сумме оно дает
результат.
— Проект, из которого получилась книжка «Лиза и ее сны» издательства
А-БА-БА-ГА-ЛА-МА-ГА, насколько мне известно, первоначально не был
книжным?
— Да, он был сделан по заказу венского музея «Альбертина»: серия
картин о девочке, которая путешествует по студиям разных художников. Мы
взяли часть картин, предназначенных для Австрии, другие я нарисовала
уже под рассказы, которые написал Иван Малкович, и в итоге получилась
такая книжка.
— Делаете ли вы еще книжные проекты? Насколько специфика работы над книжной графикой отличается от чисто живописной?
— В июне я заканчиваю работу для Андрея Куркова, это будет серия из
пяти его детских книг: первая из них — «Истории про чепухоносиков»,
вторая — «Почему ежика никто не гладит». В принципе, особого различия
для меня нет, потому что я не берусь за те заказы, которые изначально
не вижу как самодостаточные картины. Я не делаю рисунков на бумаге,
пишу на холсте, маслом. Те же «Чепухоносики»: для меня это серия
картин, для Куркова будут иллюстрации в книжке.
А Иван Малкович пишет историю про маленького Моцарта, но об этом, наверное, лучше спросить у него.
— Он как-то вас саму сравнил с Моцартом. Это корректное сравнение? Вам пишется легко и весело?
— Думаю, он меня с ним сравнивает, потому что я «ранний» ребенок: в
школу пошла в пять лет, в тринадцать ее закончила, — наверное, он это
имеет в виду. Но легкость и быстрота в работе у меня присутствуют тоже.
Вряд ли у меня бывают муки творчества. Случаются дни, когда я устала,
чувствую себя выжатой как лимон, и в такие дни я, естественно, не
работаю. В дурном настроении делать картины — это не принесет
удовольствия ни мне, ни тому, кто их когда-нибудь увидит.
— У вас действительно настолько постоянное светлое мироощущение? Творческому человеку обычно чаще бывает грустно, чем весело…
— Нет-нет! У меня не бывает каких-то черных мыслей, поисков смысла
жизни и так далее. Самые тяжелые дни — это просто усталость, когда
хочется день поваляться под одеялом, дома, никуда не ходить, и то даже
в эти дни я понимаю, что жизнь в общем прекрасна, завтра я пойду на
работу, все будет хорошо, просто сегодня я устала. Это самый пик моих
негативных эмоций.
— Ваша манера очень узнаваема. Никогда не возникало желания
радикально ее изменить, даже не столько ради того, чтобы всех удивить,
а поэкспериментировать для себя?
— Наверное, нет. Вряд ли я напишу что-то эдакое современное,
странное, кровавое, эпатажное или абстрактное. Экспериментировать
хочется, но уже где-то внутри себя, на уровне этих чудиков, которых я
вижу и люблю, мыслю этими любимыми мною человечками. Даже
«Чепухоносики» для Куркова — эксперимент для меня, мне так странно их
делать, человечков с большущими носами. Я рисую и думаю: «Боже мой, ну
как же это, как они могут быть такими странными-престранными?..»
— Последнее время вы замечены на светских тусовках, сотрудничаете с
глянцевыми журналами, модной средой и т.д. Насколько вам комфортно в
роли гламурного персонажа?
— Некомфортно! Все знают, что я большинство приглашений игнорирую,
хожу только туда, к чему я причастна: где, скажем, выставлены мои
работы или я что-то делала для этого проекта и не имею права там не
быть. Либо я хожу к своим друзьям, потому что знаю: если я не приду,
они обидятся. Есть близкие люди, о которых я знаю, что они будут меня
ждать, обрадуются, поэтому я не могу не прийти.
— Кто из публичных личностей у вас в таком качестве?
— Три человека: Иван Малкович, Маргарита Сичкарь и Юра Никитин. Это люди, с которыми мы и семьями, и в делах просто срослись.
— Когда люди искусства участвуют в благотворительных акциях, сразу
заходят разговоры о самопиаре и т.д. Сталкивались вы с чем-то подобным
и собираетесь ли дальше заниматься благотворительностью?
— Сталкивалась с самого первого своего благотворительного проекта,
когда я сделала коллекцию мишек и устроила аукцион в пользу Одесского
дома ребенка для ВИЧ-инфицированных деток. Мне сразу говорили: о, какой
классный пиар! Сначала я очень расстраивалась, даже плакала, — а сейчас
поняла: в сущности, когда ты что-то делаешь вообще, тебя все равно
обязательно будут в чем-то обвинять. Есть выбор: либо не делать ничего,
а этого я не могу от природы, либо вечно пребывать между этими спорами.
Но сейчас я уже с ба-а-альшой осторожностью отношусь к
благотворительным проектам, потому что не верю нескольким организациям,
которым я отдавала серии своих работ, не знаю, куда они пошли, не знаю
результатов.
А то, что кто-то всегда недоволен… Возьмем мой последний проект,
который будет выставлен две недели с начала июня на Саксаганского, 55,
там двенадцать работ. Я нафантазировала деток Маши Ефросининой, Гарика
Кричевского, Сони Ротару, Юры Никитина… Мне от этих людей ничего не
надо, я всех их хорошо знаю, они мои друзья. Я дарю эти работы,
бескорыстный совершенно проект, делался он с радостью, со смехом, но
все равно есть обиженные.
— Я договаривалась об интервью с вашим мужем. Он ведет ваши дела?
— Да. Есть муж, есть Танечка, моя помощница, они вдвоем стараются
ограждать меня от всяких дел, звонков и тому подобного, чтобы я
спокойно рисовала.
— Вы давно уже вместе. Многое в жизни менялось: как ваши отношения трансформировались за эти годы?
— Они никак не трансформировались, кроме того, что я с каждым годом
все больше его люблю. Мы дружили еще когда были детьми, все трагедии,
болезни, переезды, нищету переживали вместе. У людей по-разному
складывается, и тяжелые, и хорошие времена влияют на отношения между
мужем и женой, но мы с Димой стараемся… Когда было тяжело, мы
поддерживали друг друга, а сейчас легче с материальной точки зрения, но
появились другие трудности по преодолению каких-то своих планов, целей…
Хотя это все, наверное, чушь. Просто если есть любовь, то о чем еще
говорить?
