Виктор Гастелло

Экономист Трушкин дожевал последний бутерброд, запил его горячим чаем из термоса и аккуратно собрал хлебные крошки с газеты. В комнате было пусто, все ушли обедать.

«Ну уж дудки, — желчно подумал Трушкин, — травить себя столовыми комбижирами не буду!»

Он потянул со стола старую «Литературную газету», и тут в глаза ему бросилась рубрика «Если бы директором был я...»

Трушкин на мгновение замер, и вдруг густая, тягучая, как канцелярский клей, слюна заполнила его рот. Глаза его затуманились, очертания пустой комнаты приняли искаженные, фантастические формы.

«Если бы директором был я! — как далекое эхо, прошелестело в голове Трушкина. — А почему бы и нет, — уже, как тяжелый набат, отдалось где-то ближе. — Не боги горшки обжигают... Справился бы... не хуже других...»

Трушкин внимательно оглядел комнату с пустующими столами:

— Для начала... подхалимов всех вон... горлохватов — по собственному желанию... еще кое-кого — по сокращению штатов!

Трушкин посмотрел на большой полированный стол заведующего группой Козлова и злорадно ухмыльнулся. Себя он представил в большом красивом кабинете директора. За двойной дверью кабинета уже час томится Козлов. Наконец ему разрешено войти... И пусть постоит, не велика шишка!

— Так что ж, товарищ Козлов, опять у вас в отчете цифры гуляют... Прошлый раз вы говорили, что Трушкин напутал. А что сейчас? Опять Трушкин? Да как вам не стыдно порочить честного работника... Трушкин — наша гордость! Пишите заявление «по собственному желанию» и считайте, что вам повезло!

Козлов бледнеет, что-то бормочет... Но аудиенция окончена!

И друга его служебного, Букреева, туда же! Вечно трется около Козлова... Ударник! Деловит, как воробей на помойке!.. «Александр Павлович, как вы находите? Александр Павлович, как вы считаете?..»

— Медуза! Считаю до трех, и... чтоб тебя не было! А Маслову сократить внезапно! Сидит, стерва, и вечно цепляет: «Что-то вы сегодня отечный, Федя, неужто злоупотребляли?.. И лицо цвета прошлогодней соломы...» Тоже мне, сноповязалка!.. Или: «Не спите, Трушкин!» А кто спит-то? Может, Трушкин с закрытыми глазами думает!..

У самой дочь на выданье... И все одно и то же: «Жениха бы, жениха бы моей Катеньке посолидней, чтоб что-нибудь окончил...»

— А «отсидел» не хочешь?

Неожиданно Трушкин со вздохом вспоминает реликтовые ноги Сонечки, они вечно торчат в проходе и не дают ему сосредоточиться.

— Вот чтоб такие ноги были у моей секретарши в приемной, а на машинке печатать любую можно научить.

Сонечкины ноги продолжают будоражить воображение Трушкина. Обычно раз в квартал он набирается храбрости и говорит:

— Сонечка, какие у вас ноги!

Для Сонечки Трушкин — предмет неодушевленный.

— Ноги есть, да не про ващу честь, - говорит Сонечка. — Играйте в спортлото, Федя!

Ну, а теперь он, Трушкин, неожиданно войдет в комнату и, ничего не сказав, пойдет по проходу, пока не упрется в Сонечкины ноги, и скажет:

— Софья Ивановна! Уберите с прохода ноги, черт возьми! На работе должна быть видна голова, а не ноги! — Вот такое будет спортлото...

За Сонечкой сидит Гузик.

— Пусть сидит, — милостиво решает Трушкин, — сопит, правда, зато не вякает!

— Что же я все про комнату свою думаю, — спохватывается Трушкин, — целое учреждение на шее... Работы невпроворот... Значит, у входа на улице обязательно вахтер со свистком и жезлом... И огромный транспарант: «Стоянка только а/м директора, 50 м». Соберу совещание у себя в кабинете — сплошные начальники отделов и мои замы... Впрочем, замов, видимо, придется Заменить. Есть на примете пара надежных дружков, живут рядом, ребята проверенные, друг за друга в огонь и в воду в любое время и даже после работы... Радушно так, но твердо скажу: «Прошу присаживаться ближе, товарищи, время ограничено, министр вызывает...»

А из глубины там послышится негромкий, но явный шепот: «Наконец-то нам повезло с директором... Трушкин Федор Петрович заставит кое-кого работать».

И тут я скажу:

— Значит, так...

Трушкин морщит лоб, скребет затылок, хватает ртом воздух... и никак не может сообразить, что же сказать, а может, и не надо говорить. До него медленно доходит, что, кроме красивых прав, есть еще много беспокойных обязанностей, ему уже не хочется быть директором...

В окне сонно жужжит муха, полуденное солнце слепит глаза. Трушкин поворачивается вместе со стулом, и потяжелевшие веки сами слипаются.

«А... пусть живут, — думает он сквозь сладкую дрему, — и замы, и помы, и Козлов, и Маслова... Трушкин все вытерпит...»

Руки его подрагивают мелкой дрожью, еще недавно гордо поднятая голова медленно опускается на грудь... «Прихвачу чуток... Пока коллектив обедает».