Татьяна Слуцкая
Сегодня я проснулась с трагическим ощущением, что жизнь решительно не удалась...
Во-первых, опять не сработал будильник.
Во-вторых, мой вундеркинд заявил, что снова потерял свой дневник, который набит колами и двойками, не считая письменных воплей классной руководительницы. Недавно там была запись о том, как он принес в класс канистру с бензином и проверял в девчоночьих партах горение без доступа кислорода. Чего ждать теперь?!
В-третьих, последнее время муж в неимоверных количествах ест тертую морковку. Сам по себе факт, казалось бы, незначительный. Но если связать его с анонимными звонками, напрашиваются выводы. Тем более что на все мои «алле-алле» там кто-то демонстративно молчит в трубку. Причем все звонки по времени четко совпадают с морковкой: едва он начинает тереть, тут же раздается звонок. Не странно ли?
Недавно я тактично поинтересовалась:
— Послушай, зачем тебе столько моркови? Ты кто, козел?
Но он возразил, что в моркови много каротина, который способствует...
— Знаем, чему он способствует, — перебила я. — Стыдись! У тебя сын жених!
Тут он мне напомнил, что наш сын едва перешел в третий класс, и какое вообще это имеет отношение к тертой морковке? В свою очередь я напомнила, что ему звонят день и ночь, и куда эта бессовестная подевала свою женскую гордость?!
— Интересно! —обиделся муж. — Если в трубке молчат, откуда ты знаешь, кто там? Почему именно женщина?
— А потому, — крикнула я, — что она молчит женским голосом! Это же видно невооруженным глазом!
Он махнул рукой и тут же взялся за терку. Я напряглась в ожидании. Но телефон почему-то молчал, возможно, совсем испортился.
Как, впрочем, портится у нас все. Варишь бульон на три дня, а он скисает за три минуты. В чем дело? Оказывается, вундеркинд на часок освободил кастрюлю и засунул туда нашего кота Ефима. Зачем? Ребенок хотел экспериментально выяснить вопрос «выживаемости микроорганизмов в кастрюле без доступа кислорода». Лавуазье!
Внезапно в мои тягостные раздумья ворвался его голос:
— Папа, иди сюда! Мама лежит с головой под одеялом и совершенно без доступа кислорода!
— Пусть полежит, — откликнулся из кухни этот бесчувственный, — пока я натру морковку.
И сразу же зазвонил телефон. Вот оно, начинается! Высунув голову, я слышала, как он шепчет интимное:
— Да-да, конечно... Нет, не забуду. А когда? Обязательно, дорогая. — И трубка с ласковым всхлипом легла на рычаг. О-о-о!
Под одеялом стояла душная ночь, пахло тропиками и жаждой мести. Убить его или умереть самой? Все равно никому не нужна. Уверена, исчезни я скоропостижно из жизни, никто даже и не заметит. На работе хватятся недели через две с половиной. «А эта все еще на больничном? — скажет Ушанский. — Умеют же люди устраиваться!»
Я кубарем скатилась с постели и ринулась к телефону:
— Это кто, Ушанский? За что вы меня так ненавидите, Ушанский? Нет уж, помолчите! Я устала жить, Ушанский, мне хочется погибнуть с вашим именем на устах. Пожалуй, я так и сделаю. Какой еще квартальный отчет? А вы не забыли, что сегодня среда — мой библиотечный день? Могу я хотя бы в среду умереть спокойно?.. Нет, пока еще жива, но пульс уже не прощупывается. Все, Ушанский, прощайте! Кланяйтесь сослуживцам. Не поминайте лихом, Друзья!
Итак, со служебными делами покончено. Я побрела на кухню, перебирая мысленно все удары судьбы... Одна, совсем одна! Зачем, спрашивается, жить?! На столе полно грязной посуды. Пусть теперь сами моют тарелки с мерзкими следами мерзкой морковки!
Пусть душат котов в кастрюлях без доступа кислорода! Мне уже все равно, я уже далеко...
Жизнь медленно вытекала из меня через ноги в холодный пол, а вверх столь же медленно поднималась леденящая мысль: «Хочу лежать только в белом. Интересно, где мое свадебное платье? В белом я такая хорошенькая! Эй, усопшая! — окликнула я себя. — Марш на антресоль, платье, кажется, там».
Коту я тоже сказала:
— Отстань, Ефим, отстань! Чего лижешься, дурак, когда меня уже нет с вами?..
Под потолком было душно, лестница слегка шевелилась. Будто во сне я рылась среди какого-то тлена в поисках чемодана без ручки. Куда девался чемодан, черт побери?! Ах, вот он где! Надо чуть податься вперед и дернуть за ту веревочку... Я подалась, дернула, и... лестница стала уходить из-под ног.
Пока я летела вниз, жизнь проносилась перед глазами — от первого моего крика «уа-а» и до последнего — из-за тертой морковки. Клянусь, я больше не буду! Пусть себе трет! Ой, мамочка!
В последний момент мне все-таки удалось повиснуть на чемоданной веревке. Болтаясь под потолком, я размышляла, куда падать? Если головой вправо, там чугунная батарея... Если это дружба, пусть он пригласит в дом свою нахалку, я постараюсь найти с ней общий язык... А если падать головой влево, там раковина, тоже сталь и железобетон — ребенок останется сиротой. Что делать?!
Я висела между небом и землей, между жизнью и смертью, всем прощая и всех любя. Я умирала от нежности ко всему человечеству, включая Ушанского. О мой огромный мир! Мои закаты и рассветы! Мои страны и континенты! Я хочу видеть вас, ну хотя бы по телевизору. Я хочу говорить с вами тихо и доверительно.
— Мой дорогой чемодан, — сказала я вслух, — держись, умоляю! На тебе моя хрупкая жизнь в центнер весом. Если ты рухнешь, не выдержав этой тяжести, то превратишься в мое надгробие, слышишь?
Чемодан послушался и не рухнул. И тут меня осенило: надо лишь выпрямить ноги. Я опустила спасительную веревочку и легко встала на ноги. Ура! Значит, моя жизнь вне опасности.
Более того, я цела и невредима. Если не считать, конечно, царапины на коленке. Да, но вдруг у меня будет столбняк? Я быстро влезла в пальто, потом в такси:
— В травматологический пункт, шеф!
Там тоже все шло как по маслу. Очередь из травмированных и загипсованных двигалась в хорошем ритме. Меня признали здоровенькой, однако противостолбнячный укол все-таки сделали.
Окрыленная, я подлетела к дому. И — здрасьте! У моего подъезда стоял Ушанский с цветами.
— Безобразие, — прошипел он. — Люди разучились держать слово. Вы же твердо обещали умереть, а вместо этого...
Я буквально остолбенела от негодования.
— ...а вместо этого шляетесь неизвестно где! — Ушанский кинул что-то под язык, вручил мне цветы и заплакал. Сквозь сморканья я поняла, что все мои сослуживцы в трауре, он звонит-стучит уже два часа, сейчас сюда явятся гаврики из жэка взламывать дверь, и если я не умерла, то где меня носит, черт побери?!
— Интересно вы рассуждаете, Ушанский! Где я могу быть в свой библиотечный день? В библиотеке, конечно. Хотите кофе?.. А пива?
Мы тут же забежали в пивной бар напротив, чтобы выпить по кружке на брудершафт. На прощанье он крикнул: «До завтра, Татуся!» — и послал воздушный поцелуй. Несмотря на легкий туман в голове, я снова остолбенела, но теперь уж от счастья.
Это состояние не покидало меня весь вечер. На бреющем полете я носилась по кухне, изобретая ужин.
— Где ты так назюзюкалась? — внезапно спросил муж. — Соседка видела, как сюда рвался тип с букетом. Что за дела?
Я на мгновенье потеряла дар речи.
— И это говоришь мне т ы, пожиратель моркови?! А кому ты утром шептал в телефонную трубку: «Да-да, нет-нет, дорогая?!»
У него вытянулось лицо.
— Маме, кому же еще? У нее в субботу день именин, она просила не опаздывать... Ну, что ты застыла как соляной столб? Случайно не помнишь, куда я сунул терку? — И он нырнул в холодильник за пакетом с морковью.
Из столбняка меня вывел нахальный телефонный звонок. Я взяла трубку, послушала женское дыхание и тихо сказала:
— Чем так вот молчать, моя милая, лучше бы зашли в гости...
Спустя полчаса в дверь кто-то поскребся.
— Ефим, это ты? — спросил ребенок. Но вместо страстного «мяу» за дверью сказали:
— Я не Ефим, я Гаврилова, вы меня приглашали. На пороге топталось существо с рыжей челкой и пышным бантом. Я остолбенела в пятый раз. Очевидно, противостолбнячный укол на меня совсем не подействовал. Неужели все анонимные звонки... О боже!
— Здравствуйте, — сказало существо вежливым голосом. — У вас переодевают обувь?
— Ну, Гаврилова... — выдохнул вундеркинд. — Я тебе завтра устрою! Я те кислород перекрою, что обувь уже не понадобится...
— Как ты разговариваешь с человеком? — возмутилась я. — Сейчас же предложи Гавриловой раздеться и веди ее к столу — будем чай пить.
...Сегодня я заснула с прекрасным ощущением, что жизнь решительно удалась! Только ни свет ни заря меня разбудили гаврики из жэка. Они пришли взламывать дверь.
