«Киевлянин» о том, чтобы муж и денежки были
«Красавицы, – писала газета, – делают при этом неимоверные прыжки, чтобы
ловко перепрыгнуть пламя, так как удачно перепрыгнувшую через костер девушку
ожидает счастье в жизни и она застрахована от всяких «чар» (колдовства) и
наговоров (заклинаний). Но многим из девушек приходится долго потом носиться с
волдырями на теле, полученными во время прыжков чрез купальные костры, хотя
сознаться в этом считается стыдом».
Было упомянуто и купание, при котором вода снимает с участниц обряда венки и
уносит их по течению. «Если уплывший с головы венок несется течением быстро, то
девушка, которой принадлежит венок, выйдет в этом году замуж, – если же он
делает круги по воде, то должна будет оставаться в девушках, а если венок сразу
пристал к берегу, то девушку ожидает смерть».
Между тем парни должны были занять места вокруг костра и дождаться
возвращения своих подружек от реки. Девчатам надлежало шуточными песнями
побудить хлопцев наброситься на «гыльце», изломать его и бросить в воду. «В
некоторых уездах, – отмечал «Киевлянин», – существует поверье, что если
купальского дерева не бросят в воду мужчины, – ни одна девушка не выйдет замуж в
наступающем году. Поэтому главная задача девушек состоит в том, чтобы во что бы
то ни стало вывести парней из терпения».
А вслед за этим начиналась веселая ночная пирушка, угощения для которой
девушки запасали заранее. Наутро молодицы отправлялись вниз по реке искать свои
венки, которые «ставятся на огородах и в садах как предметы, имеющие силу
сообщать деревьям и всяким овощам плодородие».
Но для людей корыстных в купальскую ночь было другое занятие. Согласно молве,
только в полночь на Ивана расцветает папоротник. Тот, кто ценой отчаянных усилий
и всевозможных ухищрений добудет этот цветок, может обрести огромное богатство:
он получит дар ясновидения и сможет прозревать клады, скрытые в земле!
Еще 180 лет назад этот сюжет нашел отражение в литературном произведении
«Сказки о кладах», опубликованном за подписью «Порфирий Байский». Там передан
рассказ одного гусара, в юности отправившегося на поиски вожделенного цветка с
отцом и братом. Они углубились в лес, но там услышали дикий рев, треск, гром,
зловещий хохот – и в ужасе попадали на землю. Братья потом пришли в себя, а отец
их умер на месте...
Писатель Байский – знаток «лысогорских» ведьм
Под именем Байского скрывался писатель Орест Сомов. Уроженец Слобожанщины, он
сохранил в памяти много местных преданий. Перебравшись затем в Петербург, Орест
Михайлович активно занялся литературой. В свои произведения Сомов охотно
привносил украинские фольклорные мотивы. Для столичных читателей они
представляли довольно-таки экзотическое чтиво, особенно если были густо
приправлены мистикой.
Можно вспомнить, что одной из примет купальской ночи считались сборища всякой
нечисти. Тот же «Киевлянин» отмечал: «Как существует поверье в народе, на Лысой
горе в Киеве собираются ведьмы со всего света праздновать вместе с упырями
«шабаш» и ездят по воздуху верхом на «мечыках» (деревянные ножи от станков, на
которых отделяют волокна конопли от кострики); здесь новые ведьмы знакомятся со
старыми ведьмами и от них выучиваются всяким колдовствам».
Сомов не преминул воспользоваться этим сюжетом. Одна из его новелл так и
называется: «Киевские ведьмы». Ее герой, молодой казак-киевлянин Федор
Блискавка, полюбил красавицу Катрусю и женился на ней. Но не раз замечал за ней
странные поступки и в конце концов сумел выследить, как она урочной ночью
наварила колдовского зелья, натерла тело таинственной мазью – и улетела прямо в
трубу.
Отважный Блискавка решил последовать ее примеру, сам повторил колдовские
процедуры, после чего оказался посреди шабаша на Лысой горе. Сомов описывает это
действо довольно-таки натуралистично: «На самой верхушке горы было гладкое
место, черное как уголь и голое как безволосая голова старого деда. От этого и
гора прозвана была Лысою.
Посреди площадки стояли подмостки о семи ступенях, покрытые черным сукном. На
них сидел пребольшой медведь с двойною обезьяньею мордой, козлиными рогами,
змеиным хвостом, ежовою щетиной по всему телу, с руками остова и кошачьими
когтями на пальцах. Вокруг него, поодаль от площадки кипел целый базар ведьм,
колдунов, упырей, оборотней, леших, водяных, домовых и всяких чуд невиданных и
неслыханных».
Присмотревшись, казак обнаружил в числе участников шабаша многих киевских
знакомых: «Невдалеке от себя увидел он и тещу свою, Ланцюжиху, с одним
заднепровским пасечником, о котором всегда шла недобрая молва, и старую Одарку
Швойду, торговавшую бубликами на Подольском базаре, с девяностолетним крамарем
Артюхом Холозием, которого все почитали чуть не за святого: так этот окаянный
ханжа умел прикидываться набожным и смиренником; и нищую калеку Мотрю,
побиравшуюся по улицам киевским, где люди добрые принимали ее за юродивую и
прозвали Дзыгой; а здесь она шла рука об руку с богатым скрягою, паном
Крупкою...
Вся эта шайка пожилых ведьм и колдунов пускалась в плясовую так задорно, что
пыль вилась столбом и что самым завзятым казакам и самым лихим молодицам было бы
на зависть. Немного в стороне оттуда увидел Федор и свою жену. Катруся
отхватывала казачка с плечистым и круторогим лешим, который скалил зубы и
подмигивал ей, а она усмехалась и вилась перед ним, как юла». Все это выглядело
до некоторой степени комично, однако финал новеллы был печален: и казака и его
жену ждала скорая смерть.
Еще одна потусторонняя тема у Сомова касалась русалок. Героиней его рассказа,
так и называвшегося «Русалка», стала юная Горпинка, жившая вместе с
матерью-лесничихой в лесу близ Китаевской обители. Девушка без памяти влюбилась
в пригожего шляхтича, а тот сначала кружил ей голову, потом насмеялся над ней.
После этого Горпинка исчезла. Мать, вне себя от горя, отыскала за Днепром логово
старого колдуна, и тот открыл ей, как увидеть девушку, ставшую русалкой и
поселившуюся на дне Днепра...
А Гоголь и Пушкин – лучше...
Жизнь Ореста Сомова складывалась нелегко: он часто нуждался, тяжело болел и
умер в 1833-м на сороковом году. Несмотря на занимательные сюжеты его
произведений, они не слишком известны современному читателю. Скорее всего,
потому, что по проложенному им направлению сразу же пошли такие мастера
литературы, с которыми ему трудно было сравниться.
К примеру, многие знают стихотворение Пушкина «Гусар» (1833), посвященное
Киеву и роковым киевским молодицам. В нем явственно откликаются сюжетные мотивы
«Киевских ведьм»; это и не удивительно, поскольку Пушкин и Сомов были хорошо
знакомы между собой. Только Пушкин не стал придавать истории трагический
оттенок, наполнив ее озорным весельем. Да и неоконченная пушкинская драма
«Русалка», написанная после одноименного рассказа Сомова, близка ему по
сюжету.
О ведьмах, которые в Киеве встречаются на каждом шагу, можно прочитать и в
гоголевском «Вие» (Николай Васильевич тоже знал Сомова, позитивно оценившего
литературный дебют Гоголя). Помните классическую фразу «У нас в Киеве все бабы,
которые сидят на базаре, – все ведьмы»? Тот же Гоголь, как и Сомов, живописно
рассказал о поиске цветка папоротника на страницах «Вечера накануне Ивана
Купала».
Вот только пасечник Рудый Панько намного прочнее вошел в историю литературы,
нежели Порфирий Байский. Ничего странного в этом нет. Быть может, Сомов раньше,
чем Гоголь в «Страшной мести», изобразил зловещего колдуна, однако у него нет
такого волшебного описания великой славянской реки, как «Чуден Днепр при тихой
погоде...» И, может быть, сюжет о несчастной утопленнице созрел у Сомова еще до
появления «Майской ночи» Гоголя, но не нашел он таких слов, чтобы сказать:
«Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи!»
