БАЙРОН
(1788-1824)
Джордж Ноэл Гордон Байрон происходил из знатного, хотя и обедневшего,
рода. Детство провел в городе Абердине (Шотландия). В десятилетнем
возрасте унаследовал от двоюродного деда титул лорда и поместье. После
закрытой аристократической школы, где начал сочинять стихи, учился в
Кембриджском университете.
В 1807 году издал свой первый сборник стихов «Часы досуга»; а окончив
университет, путешествовал по Ближнему Востоку и Южной Европе. Вернулся
в Англию убежденным бунтарем и анархистом, сторонником освобождения
народов и человеческой личности — вплоть до восстания против Бога. Свои
впечатления отразил в поэме «Паломничество Чайльд Гарольда», а также в
«восточных» поэмах «Гяур», «Лара», «Корсар», «Осада Коринфа»... Создал
впечатляющий образ бунтаря-одиночки, разочарованного в цивилизации и
буржуазных ценностях.
Как член палаты лордов Байрон выступил в поддержку луддитов,
протестовавших против внедрения машин в производство и безработицы.
Позже, живя в Швейцарии, написал героические поэмы «Манфред», «Каин», а
в последние годы жизни стал активно участвовать в
национально-освободительных движениях в Италии и Греции. Тогда же
создал сатирическую поэму «Бронзовый век» и эпический роман в стихах
«Дон Жуан» (оставшийся незаконченным), i jj Умер в Греции от лихорадки.
О том, какое влияние оказывали творчество и образ Байрона на
современников и последующее поколение, свидетельствует вошедшее в
обиход понятие «байронизм». Никто из поэтов и писателей мира не
удостаивался такой чести. Это похоже на увлечение «гамлетизмом».
Вспоминается высказывание Шатобриана: «Мне забавно представлять себе,
Шекспир, в какую ярость привели бы тебя твои горе-поклонники, воскресни
ты в наше время. Ты был бы оскорблен их преклонением перед
банальностями... люди, способные восторгаться твоими недостатками,
способные, более того, живя в иную эпоху, как ни в чем не бывало
подражать им, неспособны оценить подлинные красоты твоих творений». Вот
и «байронисты», а также многие критики смогли разглядеть только
недостатки великого поэта, так и не осмыслив его достоинств. Обычная
закономерность: каждый понимает гения на свой лад, по своему разуму и
масштабу.
Впрочем, байронистами бывали разные, нередко весьма достойные люди. Не
их вина, что настало нелегкое время для тех, кого
БАЙРОН
231
тяготила, возмущала, душила атмосфера условностей, лицемерия,
пустословия, которая установилась в образованном европейском обществе
той поры. Не случайно в России причастны к байронизму были Пушкин и
Лермонтов. Но дело не только в этом.
«Байрон и байронизм, — писал Гилберт К. Честертон, — были куда лучше,
чем нам кажется. Прежде всего, мы ошибаемся, когда зовем Байрона
пессимистом. Правда, он и сам так думал, но мало-мальски знакомый с
Байроном критик знает, что, пожалуй, никто из умных людей не ошибался
так на свой счет, как он...
Вряд ли можно серьезно считать, что байроническая страсть к пустынным
местам и диким силам природы говорит о скепсисе и упадке духа. Если
человек гуляет один на берегу бушующего моря, если он любит горы, ветер
и печаль диких мест, мы можем с уверенностью сказать, что он очень
молод и очень счастлив...
Новые пессимисты ничуть на них не похожи. Их влекут не древние простые
стихии, а сложные прихоти современной моды. Байронисты стремились в
пустыню, наши пессимисты — в ресторан...»
Несколько позже Вячеслав Иванов в статье «Байронизм как событие в жизни
русского духа» перевел проблему в другую плоскость. По его мнению, «для
Запада байронизм означал по преимуществу пессимизм философский и
общественный, мировую скорбь», плач и рыдание и неукротимый ропот на
тризне надежд Великой французской революции. Для славянства он был
огненным крещением Духа, первою врезавшеюся в сердце, как раскаленная
печать, вестью об извечном праве и власти человеческой личности на
свободное самоопределение перед людьми и Божеством».
Приведенные высказывания показывают, каким значительным социальным
явлением стала начиная с конца XVIII века литература (вспомним хотя бы
Шиллера). Но конечно же личность и творчество Байрона были несравненно
сложней, чем их отражение в общественной жизни. Тем более что он, как
всякий человек, менялся
232
100 ВЕЛИКИХ ГЕНИЕВ
со временем. В 1809 году в сатире на английских бардов и шотландских
обозревателей он признавался:
Ведь я из этой шайки озорной, Едва ль не самый член ее шальной, Умеющий
в душе ценить благое, Но в жизни часто делавший другое. Я, помощи не
ждавший никогда, Столь надобной в незрелые года, Боровшийся с кипучими
страстями, Знакомый с теми чудными путями, Что к наслажденью завлекают
нас, Дорогу там терявший каждый раз...
А завершая свой опус, дважды двадцатиоднолетний лорд, словно умудренный
опытом старец, заключает:
Я зачерствел . теперь не тот уж я, Бесследно юность канула моя; Я
научился думать справедливо ¦,
И говорить хоть резко, но правдиво...
Увы, это у него получилось слишком резко, а потому и не вполне
справедливо. Вскоре он постарался скупить как можно больше экземпляров
язвительной и недостаточно отточенной сатиры, предваряя которую
высказал верную мысль: «Злоупотребление талантом для низких целей
заслуживает самого решительного порицания».
Байрон не был байронистом (как не был дарвинистом Дарвин, марксистом —
Маркс). Подлинный гений, он не укладывался в прокрустово ложе какого-то
одного направления. Кстати, он не столько в жизни, сколько в
поэтическом воображении бродил угрюмо средь суровых скал и наслаждался
гордым одиночеством в пустыне. В одном из писем с полной убежденностью
утверждал, что великие творения архитектуры «не уступают по красоте ни
Монблану, ни Этне, да, пожалуй, и превосходят их, будучи
непосредственными воплощениями ума... они заключают в себе некие
свойства самой жизни, неведомые неодушевленной природе, если, конечно,
не принять систему Спинозы, согласно которой мир есть божество». Или
такой пассаж' «Но уберите пирамиды — и что останется от пустыни?» Как
творцу культуры, а не исследователю природы, поэту близки и дороги
великие создания людей, а дикие и страшные стихии представляются
«демонами глухонемыми» (великолепный образ Ф. Тютчева, позже
дополненный М. Волошиным).
Или вот еще один пример «небайронизма» Джорджа Ноэля Гордона:
БАЙРОН
233
В полночь месяц чуть колышет
Воды в глубине;
Лоно моря еле дышит,
Как дитя во сне
Так душа, полна мечтою,
Чутко дышит красотою;
Нежно в ней растет прибой,
Зачарованный тобой.
Спору нет, для иноязычных стихов огромное значение имеет искусство
переводчика (в данном случае — Константина Бальмонта). Но и без того
очевидно, что гениальный поэт создает многообразный, одухотворенный
сильными чувствами и неожиданными мыслями воображаемый мир. И мир этот
должен просветлять человечную душу.
«По моему убеждению, — писал Байрон, — нет выше поэзии, чем поэзия,
проникнутая этическим началом; как нет на земле ничего достойнее
правды, в основе которой лежат высокие нравственные принципы». И еще:
«Если смысл поэзии сведется ко лжи, останется только швырнуть такую
поэзию собакам или изгнать ее за пределы республики, как это сделал бы
Платон. Лишь тот, кто способен внести в поэзию правду и осмысленность,
является «поэтом» в истинном значении этого слова, «создателем»
«творцом», — разве данные понятия означают «лгун», «притворщик»,
«выдумщик»? Человек способен на большее». По его словам, «в наши дни
стало модным превозносить то, что зовется «воображением» и «фантазией»
и, по сути, является даром вполне заурядным; любой ирландский
крестьянин, хлебнув немного виски, сочинит и нафантазирует вам куда
больше, чем какой-нибудь современный поэт».
Итак, он стремился к правде, искренности, осмысленности, тогда как
салонный «байронизм» быстро выродился в нечто прямо противоположное. В
этом, конечно, не вина поэта, а беда общества.
Противоречий много в человеке Источник правды чист, но мутны реки
При всей своей приверженности к творениям человека, культуре, более или
менее благоустроенной жизни, он воспринимал все это частью несравненно
более великого целого. И если в его поэмах действуют титаны, мифические
герои и буйствуют природные стихии, то все это, в конце концов,
остается частью поэтического мира, в котором есть место не только
«вселенской скорби», индивидуализму, разочарованности, но и очарованию,
нежности, любви, чувству единения с людьми и природой
234
100 ВЕЛИКИХ ГЕНИЕВ
Нет, одиноким быть не может тот, Чей дух с природою один язык найдет.
Не все, далеко не все в этом мире устраивает поэта. И он не только
возмущается и протестует — мужественно вступает в ряды борцов за
свободу. Что делать, если титанические духовные силы сокрыты в теле не
сказочного гиганта, а человека?
Восстание против несовершенства мироздания обречено на позорный провал.
Остается анархический бунт личности, отстаивающей свое достоинство,
духовную свободу, право на бунтарство. А еще присутствует сознание
непостижимости бытия. Оно дает надежду на то, что все наши труды и
страдания не напрасны, и есть скрытый смысл в этом мире и в нашем
скоротечном существовании:
Меж двух миров, на грани смутной тайны Мерцает жизни странная звезда
Как наши знанья бедны и случайны! Как многое сокрыто навсегда!
